Дочь часовых дел мастера - [154]

Она села.

Уснуть она не могла, притворяться не было смысла.

Мозг работал без остановки. Она силилась понять, что происходит. Эдвард говорил, что Фанни Браун не приедет в Берчвуд-Мэнор, а она тут как тут. Остальные словно что-то знали и поэтому вели себя странно; Торстон и Эдвард даже подрались у Люси под окном.

В детстве, когда мысли не давали ей уснуть, Люси всегда шла за утешением к Эдварду. Он рассказывал сказку и отвечал на любые вопросы; утешал Люси, если ей было страшно или грустно, и всегда умел ее рассмешить. Уходя от него, она чувствовала себя увереннее и спокойнее.

Вот и теперь Люси решила пойти посмотреть, спит ли он. Было уже поздно, но она знала, что Эдвард не станет возражать. Он и сам был поздней пташкой и часто засиживался в студии далеко за полночь, пока свечи, которые он ставил в свои любимые старинные бутылки, не догорали до конца и зеленые горлышки не покрывались волнистыми белесыми потеками.

Тихонько она вышла в коридор: ни под одной дверью света не было.

Люси стояла, почти не дыша, и слушала.

Вдруг снизу раздался негромкий звук. Как будто стул проскреб деревянными ножками по полу.

Люси улыбнулась. Ну конечно, где же ему еще быть: в Шелковичной комнате, у мольберта. И как она сразу не догадалась? Эдвард всегда говорил, что живопись прочищает голову и что, если бы не краски и холст, мысли давно свели бы его с ума. Люси на цыпочках подошла к лестнице, так же, на цыпочках, спустилась по первому маршу, миновала ступеньку над тайником и дошла до первого этажа. Как она и ожидала, из-за двери комнаты в самом конце коридора пробивался дрожащий свет – это горели свечи.

Дверь была приотворена. Люси подошла к ней и встала в нерешительности. Эдвард не любил, когда его отрывали от работы, но сегодня, после того что вышло у них с Торстоном, брат наверняка не меньше ее самой будет рад компании. Люси осторожно толкнула дверь и заглянула внутрь – ровно настолько, чтобы понять, там ли Эдвард.

И сразу увидела картину. Лицо Лили Миллингтон – поразительное, исполненное королевского достоинства, потустороннее; рыжие волосы пламенем взвились за спиной. Лили Миллингтон, Королева Фей, ослепляла.

Люси заметила и камень у ее горла – тот самый, который она подглядела у Эдварда в альбоме, только в цвете. Ярко-синий, с радужными переливами. Едва увидев этот необыкновенный оттенок, Люси сразу поняла, что перед ней – «Синий Рэдклифф»; она много слышала о нем, хотя никогда не видела. Да и теперь видит не его, напомнила она себе; это лишь плод воображения Эдварда, талисман, подаренный им своей королеве.

Вдруг за дверью послышался шорох, и Люси просунула голову дальше – посмотреть, что там происходит; она хотела подать голос, дать Эдварду знать, что она здесь, но, увидев его на кушетке, остановилась. Он был не один. Под Эдвардом была Лили Миллингтон, его влажные волосы скрывали лицо женщины, ее волосы шелковистым потоком стекали с бархатной подушки; он был наг, и она тоже; гладкие тела белели в свете свечей, они смотрели друг другу в глаза, словно запертые в этом мгновении, которое принадлежало им, и никому больше.

Люси сумела отступить, не привлекая к себе внимания, пулей промчалась по коридору нижнего этажа, взлетела по лестнице, ворвалась в свою спальню и бросилась на кровать. Ей хотелось испариться, взорваться на множество мелких осколков, которые вспыхнут и превратятся в ничто, как частицы звезды.

Она не понимала, что за чувство ее охватило, почему ей так больно. Слезы капали в подушку, которую она прижимала к груди.

Это стыд, вдруг поняла она. Не за них: они были прекрасны. Нет, Люси было стыдно за себя. Ей вдруг стало понятно, что она совсем еще ребенок. И не просто ребенок – неловкая, неуклюжая девчонка, не красивая и не желанная, да, умная, конечно, но в остальном совершенно обычная, никому особенно не нужная, никем не любимая.

Как Эдвард глядел на Лили Миллингтон, как они двое глядели друг на друга! Никогда он не посылал такого взгляда Люси и никогда не пошлет, да она и не хотела этого; и все же, вспоминая выражение его лица, Люси чувствовала, как что-то рушится внутри ее – что-то важное, давно и тщательно выстроенное, распадается на куски и перестает существовать, потому что она поняла: детство кончилось, нет больше брата и нет сестры, есть два разных человека, стоящих на разных берегах одной реки.

Страшный грохот разбудил Люси, и сперва она подумала, что гроза вернулась и снова бушует над домом. Но, приоткрыв глаза, она едва не ослепла от яркого сияния утра. А еще увидела, что так и лежит поперек кровати, у самого изножья, в комке из простыней.

Грохот раздался снова, и Люси поняла, что это Торстон опять палит по птицам. События вчерашнего дня нахлынули на нее с новой силой.

Болела голова. Это случалось с ней иногда, особенно если не выспаться ночью, и теперь она спустилась вниз – выпить воды. Она надеялась найти на кухне Эмму и, устроившись в плетеном кресле у плиты, послушать, как та неспешно пересказывает окрестные сплетни да цокает языком, добродушно покачивая головой и дивясь выходкам их странной компании. Но Эммы там не оказалось. Кухня была пуста – никаких признаков того, что кто-либо заходил сюда после того, как они с Лили Миллингтон готовили вчера вечером сэндвичи.