Дочь часовых дел мастера - [121]

Миссис Хэммет, провожая их вчера домой, дала гостинец – четыре славных свежих куриных яйца. Джульетта уже предвкушала, как сварит их в мешочек, а потом сядет с детьми за стол, и все они, сняв с яиц верхнюю часть, будут макать в желток «солдатиков» – узкие полоски поджаристых тостов; она даже решила пустить на тосты настоящее сливочное масло. Но сначала надо зайти наверх и снять шляпу. По пути она заглянула в спальню детей, где Беа сидела на кровати, подобрав ноги, и дула в свою флейту – точь-в-точь заклинательница змей. Фредди лежал поперек матраса, свесив голову. Похоже, тренировался задерживать дыхание. Типа в комнате не было.

– Где ваш брат? – спросила она.

Беатрис приподняла плечи, не пропустив ни одной ноты.

Рыж горячо выдохнул:

– Наверху.

В воздухе пахло недавней ссорой, но Джульетта не стала выяснять, в чем дело. Она давно поняла, что детские разборки – как дым над водой: сперва глаза ест, а через минуту ветер подует, и помину не останется.

– Завтрак через десять минут, – закончила она безапелляционно.

Бросив шляпу на кровать у себя в комнате, она заглянула в гостиную в дальнем конце коридора. Вообще-то, они не пользовались этой комнатой – кроме мебели в чехлах и пыли, в ней ничего не было, – но детей часто тянет в такие места, как мух на патоку.

Но Типа не нашлось и там, а Рыж считал, что он может оказаться на чердаке. Джульетта взбежала по лестнице наверх, зовя на ходу своего маленького.

– Завтрак, Типпи, дружочек! Пойдем, поможешь мне приготовить «солдатиков»? – Тишина. – Тип?

Обыскав в мансарде каждый уголок, она остановилась у окна, откуда открывался вид на реку.

Река.

Вообще-то, Тип не принадлежал к породе скитальцев. Он был робок по натуре и не пошел бы так далеко без нее.

Но это ее не успокоило. Он все-таки ребенок. Его могли туда заманить. А дети часто тонут в реках.

– Тип! – В ее голосе звучала уже настоящая тревога, когда она сломя голову неслась по лестнице вниз. И едва не пропустила тихое, придушенное «Мамочка!», пробегая по лестничной площадке.

Но все же остановилась и прислушалась. Паника мешала понять, откуда донесся звук.

– Тип?

– Я здесь.

Казалось, заговорила стена: будто она проглотила Типа, и тот теперь сидел у нее под кожей.

И тут, прямо на глазах у Джульетты, стенная панель треснула, разошлась, и за ней открылось отверстие.

Это была потайная дверь, из-за которой ей улыбался Тип.

Джульетта схватила его и прижала к груди; она знала, что наверняка делает ему больно, но ничего не могла с собой поделать.

– Типпи. Ох, Типпи, ты мой маленький.

– Я спрятался.

– Я вижу.

– Ада сказала мне, как найти прятальную нору.

– Правда?

Он кивнул:

– Это секрет.

– Да, настоящая тайна. Спасибо, что поделился со мной. – Просто удивительно, до чего спокойно звучал ее голос, и это притом, что сердце все еще билось о ребра, как птичка о прутья клетки. Джульетта почувствовала слабость. – Посидишь минутку со мной, а, Мышонок Типпи?

Она опустила Типа на пол, и панель за его спиной бесшумно скользнула на свое место, встав вровень со стеной.

– Аде понравились мои камушки. Она сказала, что тоже собирала камушки, когда была маленькой, и окаменелости. А теперь она арки… архи…

– …олог. Археолог.

– Да, – подтвердил он. – Точно.

Джульетта подошла с Типом к лестнице, и оба сели на верхнюю ступеньку. Она обняла сына двумя руками и прижала к себе так, что ее подбородок пришелся как раз на его теплую маковку. Из всех ее детей один Тип с удовольствием принимал эти периодические излияния, признаки избыточной материнской любви. Но, почувствовав, что даже его почти бесконечному терпению вот-вот настанет предел, она разомкнула объятия и сказала:

– Ладно. Завтракать пора. А заодно выяснить, чем заняты твои сестра и брат.

– Беа сказала, что папа не найдет нас здесь, когда вернется.

– Правда?

– А Рыж сказал, что папа – волшебник и найдет нас где угодно.

– Понятно.

– А я ушел наверх, потому что не хотел говорить им.

– Что говорить?

– Что папа не вернется.

У Джульетты закружилась голова.

– Почему ты так думаешь?

Он ничего не ответил, только протянул руку и прижал ладошку к ее щеке. Его маленькое личико с острым подбородком было серьезным, и Джульетта поняла: он знает.

Письмо от Алана, то, последнее, вдруг стало тяжелым в ее кармане. Она все время носила его с собой, с того дня, как получила. Только поэтому письмо сохранилось. Зато телеграмма с черной каемкой из Министерства обороны, которую принесли в тот же день, сгорела. Джульетта хотела сжечь ее сама, но в конце концов это сделали за нее другие. Кто-то из подручных Гитлера избавил ее от хлопот, сбросив на Квинз-Хед-стрит в Ислингтоне зажигательную бомбу, спалившую их дом вместе со всем, что в нем было.

Она хотела рассказать все детям. Честно, хотела. Проблема – ни о чем другом Джульетта давно уже не думала – была в одном: она не знала, какие найти слова, как объяснить детям, что их чудесного, веселого, рассеянного, дурашливого папы больше нет на свете.

– Мамочка? – Ладошка Типа скользнула в ее руку. – Что теперь будет?

Джульетта могла бы сказать многое. Настала одна из тех редких минут, когда родитель понимает: каждое слово, сказанное им сейчас, ребенок будет помнить долгие-долгие годы. Хотелось не оплошать, она ведь писательница. Но, несмотря на это, нужные слова не шли. Объяснения приходили, после некоторого раздумья отвергались, и каждое уносило с собой драгоценные секунды, которые отдаляли ее от того мига, когда было необходимо говорить, и приближали к тому, когда лучше было помолчать. Жизнь – это и в самом деле большой горшок с клейстером, как любил говорить Алан. Банка, в которой мука перемешана с водой, а люди пытаются ходить по этой каше, да еще и сохранять изящество.