Дочь болотного царя - [8]

Ничто из найденного не напоминало мне об отце, которого я знала, пока мне не попался на глаза мешок с рыболовным снаряжением, свисающий с крюка в подвале. Отец часто рассказывал о том, как в детстве ловил рыбу на Фокс-ривер. Он знал все лучшие места для рыбалки. Однажды он даже был проводником съемочной группы «Природа Мичигана»[9]. После того как я нашла этот рыболовный набор, я много раз ходила с ним на Фокс-ривер и ее восточные притоки. Удочка у отца была хорошая. С поплавком весом в четыре или пять, а иногда и шесть граммов я чувствовала себя настоящей богиней рыбалки на быстром течении и всегда возвращалась домой с полной вершей. Не знаю, настолько ли хорошо я умею ловить форель, как отец, но мне хочется так думать.

Я вспоминаю отцовские истории о рыбалке, а новостной блок все повторяется и повторяется. Если бы я убила двух человек и сбежала из тюрьмы, зная при этом, что мой побег положит начало самой большой погоне в истории штата Мичиган, то точно не стала бы слепо метаться по болотам. Я бы отправилась в одно из тех немногих мест на земле, где была счастлива.

Без четверти десять. Я сижу на веранде, жду Стивена и убиваю комаров. Не представляю, как он отреагирует на новость о том, что сбежавший заключенный – это мой отец, но уверена, что приятной его реакция точно не будет. Мой тихоня-фотограф редко теряет самообладание, и это одно из тех качеств, которые привлекли меня в нем с самого начала, но у всех есть свой предел.

Рэмбо лежит на дощатом крыльце рядом со мной. Чтобы заполучить его, восемь лет назад я отправилась к семье заводчиков породы плоттхаунд, жившей в Северной Каролине. Он тогда был еще щенком. Это случилось задолго до того, как появились Стивен и девочки. И он определенно пес одного хозяина. Нет, конечно, Рэмбо станет защищать Стивена или девочек, если придется. Плоттхаунды совершенно бесстрашные – настолько, что поклонники этой породы даже называют их «ниндзя в мире собак» и считают их самыми сильными собаками в мире. Но, если дело дойдет до реальной опасности и вся моя семья окажется в беде, Рэмбо в первую очередь кинется спасать именно меня. Люди, романтизирующие животных, назвали бы это любовью, или верностью, или преданностью, но дело в том, что такова его природа. Плоттхаунды рождены для того, чтобы оставаться в игре лишь на определенное время и пожертвовать собой в битве, а не бежать от нее. И он ничего не может с этим поделать.

Рэмбо настороженно ворчит и вскидывает уши. Я поднимаю голову. Я могу различить пение сверчков и цикад, шепот ветра в кронах сосен и какое-то шуршание в хвое на земле (скорее всего, это возится мышь или землеройка), характерное уханье неясыти, доносящееся с лужайки, лежащей между нашим домом и соседним, возню и крики пары квакв, угнездившихся в болоте позади нашего дома, шум машины, пронесшейся мимо нашего дома по шоссе, но для его собачьего супернюха вся ночь богато расцвечена запахами и звуками. Он сдавленно скулит и скребет передними лапами, но не встает. И не будет, пока я ему не скажу. Я учила его слушаться не только устных команд, но и жестов. Кладу ладонь ему на голову, и он снова опускает ее на мое колено. Не все, что бродит в темноте, нужно выследить и загнать.

Конечно, я все еще думаю об отце. То, что он сделал с матерью, – неправильно. Но убийство двух охранников ради побега из тюрьмы – непростительно. Однако какая-то часть меня, крошечная, не больше крупинки пыльцы с единственного цветка на единственном стебельке болотной травы, та малюсенькая часть, которая навсегда останется пятилетней девочкой с двумя косичками, боготворившей отца, радовалась, что папа снова на свободе. Он провел в тюрьме тринадцать лет. Ему было тридцать пять, когда он похитил маму, сорок девять, когда покинул свое болото, пятьдесят один, когда его поймали и осудили два года спустя. В этом ноябре ему исполнится шестьдесят шесть. В Мичигане нет смертной казни, но когда я думаю о том, что отец снова окажется в тюрьме на ближайшие десять, двенадцать или даже тридцать лет и проживет при этом так долго, как его собственный отец, то мне кажется, что лучше бы его казнили.

После того как мы покинули болото, все ожидали, что я возненавижу отца за то, что он сделал с мамой. И я ненавидела. И сейчас ненавижу. Но, кроме того, мне было очень его жаль. Он всего лишь хотел иметь жену. Однако ни одна женщина в здравом уме не согласилась бы жить с ним на той ферме. Если посмотреть на ситуацию с этой точки зрения – что еще ему оставалось делать? Отец был психически больным и отчаянно ущербным человеком, корни которого настолько глубоко ушли в индейскую глушь, что он просто не смог бы устоять перед соблазном похитить мою маму, даже если бы захотел. Психиатры, как со стороны защиты, так и со стороны обвинения, сошлись в диагнозе: антисоциальное расстройство личности. Хотя адвокат пытался смягчить приговор и утверждал, что болезнь стала следствием черепно-мозговой травмы, которую он получил в детстве после многократных ударов по голове.

Но я была ребенком. И любила своего папу. Джейкоб Холбрук, которого я знала, был умным, веселым, терпеливым и добрым человеком. Он заботился обо мне, одевал, кормил, учил всему, что могло помочь мне не только выживать на болоте, но и процветать. Кроме того, речь идет о событиях, в результате которых я появилась на свет, так что разве честно будет говорить, что я о них жалею?