Дочь Белого меча - [6]

и уехала на Инелей[5], на рыбные ловы, что-то важное там предстояло решать с управителем. День туда да день обратно, да несколько дней там…

— Так что, бабушка, в город сегодня мы нашего Ния не везём? – спросила она, переводя разговор.

— Пусть тут побудет пока, под моим присмотром, — сказала бабка. – Только вот из бани в дом переселим, а то работникам мыться негде, ходят лохматые.

— В дом, — сказал медленно Ний. – В дом… — он замолчал. – Дом… — нахмурился.

— Что? – спросила Ягмара.

— Дом… нет. Забыл.

— Вспомнишь постепенно, — уверенно сказала Ягмара.

Бабка посмотрела не неё, прищурясь.

— Ты что измыслила, коза?

— Я? Ничего…

Она действительно ещё ничего такого не успела подумать. Вернее, что-то мелькнуло…

— Ты смотри…

— Да я правда ничего… А вот теперь – придумала!

Она заскочила в жилую пристройку – упомянутый «дом» — порылась в вещах и нашла свою старую восковую доску, на которой когда-то училась писать. Протёрла её чистой тряпицей, принесла. Подобрала щепку, быстро выстрогала простое стило. Принесла, положила перед Нием.

— Знаешь, зачем это?

— Э-эмм…

Он острожно взял стило, покрутил в пальцах. Понюхал. Потом понюхал и погладил доску. Что-то поменялось в газах.

— Да… кажется, да…

Ний прикоснулся острием стила к воску, провёл чёрточку. Потом рядом – вторую.

— Нарисуй свой дом! – велела Ягмара.

Ний провёл несколько линий, стёр тряпицей изображённое, снова провёл и снова стёр. Рука его вдруг задрожала. На лице снова возникла гримаса боли. Он зажмурил глаза.

— Не получается… Я потом, хорошо? Я обязательно…

— Иди-ка ты отдыхать, — сказала бабка. – Галаха! – крикнула она пробегавшую мимо простоволосую дебелую работницу. – Помоги парню лечь, да проверь, свежие ли простыни…

— Свежие, госпожа, — ответила работница, отводя волосы со лба. – Утром ещё постелила, как вы и сказали.

— Ну, молодец. А лечь помоги, чтоб не стукнулся, в нём душа чуть держится…

И, когда здоровенная Галаха увела тощего Ния в дом, сказала Ягмаре:

— Хорошо придумала, но рано, рано. Ему сейчас сны будут сниться всякие разные, он из снов и вспомнит многое. А сон, он такой… ты же знать не можешь, чей он – его ли собственный, духами ли навеян…

— Да, бабушка, я поняла.

— Не торопи его. Езжай обратно в город – да и правда, зайди к кузнецу, потолкуй с ним аккуратно, расскажи самое главное. А к раву сама не суйся, матери дождись. Там дело тонкое…

Знала она это тонкое дело… Два раза уже рав Гамлиэль бар Борух присылал своих особо доверенных людей к Вальде, дарил дары, предлагал выйти за него. И много раз за собственный счёт рассылал он поисковые отряды по всем направлениям — искать Акболата, живого ли, мёртвого ли. Ни с чем возвращались отряды, а были такие, что и не возвращались. Обычай велел Вальде ждать три года, потом мужа можно было считать не безвестно канувшим, а погибшим. И сама она была бы рада выйти за рава, слышала Ягмара нечаянно этот тихий разговор, слышала, да. Но вот не могла, не верило Вальдино сердце в смерть мужа, не позволяло порвать тот жемчужный брачный оруч на левой руке… и сам он не темнел и не распадался, а значит – жив Акболат, жив и может вернуться…

И вот теперь появился ниоткуда незнамо кто, и на руке его был стальной неснимаемый оруч Акболата, надетый на того давно, ещё когда он только постигал в далёком сказочном Кише искусство равновесия.

Никому не показывала Ягмара его последнее письмо к ней, заучила наизусть, но сжечь, как было велено, не смогла, спрятала так, что никто не найдёт… Многое в мире вокруг становилось понятным, когда она вспоминала написанное там.

Кузнец не работал, ужинал дома. Служанка провела Ягмару во внутренний дворик, где огромный Мокшан и сын его, Мазай, возлежали у мица, персидского стола на низких ножках, покрытого льняной скатертью. Блюдо с разварным мясом стояло перед ними, а ещё корзиночки с пирогами. Пили пиво.

Мокшан, похоже, не сразу сообразил, кто возник перед ним, поэтому обежал взглядом дворик в поисках табуреточки для гостьи и даже, кажется, хотел позвать служанку, — но вместо этого хлопнул себя ладонью по залысому лбу и со смехом широким жестом указал на кожаные подушки рядом с сыном; ибо Ягмара ещё в позапрошлом году убила тяжёлой стрелой кабана и теперь могла пировать рядом с другими охотниками.

Появившаяся служанка поставила деревянную мису, дала серебряную ложку, а нож, как и положено, у Ягмары был свой. Также предложено было отведать мёду или ягодного пива. Ягмара согласилась на пиво, поскольку знала уже, что мёд Мокшан предпочитал густой, чёрный, крепкий.

Ягмара никогда не страдала излишней скромностью, поэтому положила себе кусок мяса размером в ладонь кузнеца, моментально разделала его, посыпала нарезанным диким лиловым луком и раздавленными зелёными смородиновыми ягодами, и степенно принялась за еду. Мясо было вкусное, молодая жирная баранина. Подбирая ржаным хрустящим хлебом стекающий мясной сок, она прикончила порцию, потом ложкой и хлебом подобрала всё со дна. Допила пиво и стала смотреть на кузнеца. Тот молча продолжал насыщаться. Конечно, при его работе ему есть нужно есть вдесятеро против обычного человека… Потом она попробовала пирожки. Они были с птичьей печёнкой и яйцами, очень вкусные. Допила пиво совсем, служанка принесла новую кружку.