Дочь адмирала - [99]

Ирина заказала разговор с Зоей и стала ждать звонка телефонистки. Наконец телефон зазвонил. Телефонистка сказала, что по заказанному номеру никого нет дома. Ирина положила трубку. Интересно, действительно никого нет или ее звонок не пропустили. «Никого нет дома» — обычная отговорка в тех случаях, когда советское правительство не хочет, чтобы иностранец входил в контакт с советским гражданином.

Ну что ж, может, оно и к лучшему. Пусть Виктория чуть подольше порадуется письмам и фотографиям отца. Еще будет время сообщить ей, если он умрет.

ВИКТОРИЯ

Я была в Молдавии на съемках фильма «Жестокость», когда мне в гостиницу позвонила мамуля.

— Что случилось, мамуля? — спросила я, внезапно ощутив непонятную тревогу.

Не в ее обычае было звонить мне, особенно в гостиницу, где — мы это хорошо знали — наши телефонные разговоры прослушивались.

Она рассмеялась.

— Нет, нет, Вика, не волнуйся. У меня для тебя хорошая весточка. Тебе пришло письмо.

— Да? — По тому, как она произнесла слово «письмо», я поняла, что оно крайне важное. Первым долгом я подумала о папе. Неужели такое возможно?

— Ты не можешь сказать, от кого оно?

Мамуля снова рассмеялась.

— Пусть это будет для тебя сюрпризом. Завтра утром вылетаю к тебе с письмом.

— Хорошо, — сказала я как можно спокойнее, хотя в душе у меня бушевала буря.

Когда я на следующий день вернулась со студии, мамуля уже поджидала меня. Обняв и расцеловав ее, я прошептала ей на ухо:

— Говори! Письмо? От папочки?

— Да, — ответила мамуля. — Давай прогуляемся по парку.

Только в парке можно было чувствовать себя спокойно. Я знала, что за время моего пребывания в Молдавии мой номер в гостинице дважды обыскивали, хотя понятия не имела, кто проводил этот обыск и что искали.

Мы выбрали скамейку у фонарного столба и сели. Убедившись, что за нами не следят, мамуля сунула руку в карман пальто.

— Вот письмо. И две фотографии. Ирина перевела письмо на русский.

Мамуля протянула мне фотографию человека в морской форме, сидящего за столом с сигаретой в руке.

— Вот таким был твой папа, когда мы встретились. На обратной стороне поставлена дата, сорок седьмой год, но он нисколько не изменился.

Я смотрела на лицо человека, которого любила мамуля, и по моим щекам катились слезы. Мой папа. Наконец-то у меня есть отец.

— Посмотри, — сказала мамуля, — те же темные волосы, даже брови точь-в-точь твои. А погляди сюда, — она показала на ямочку посредине подбородка, — такая же, как у тебя.

Потом она дала мне вторую фотографию. На ней тоже был папочка, но сильно постаревший и пополневший. Он стоял перед письменным столом в очень яркой рубашке, выпущенной поверх брюк.

— А вот такой он теперь. По-моему, он и сейчас очень интересный мужчина.

Я молча кивнула. Я не могла говорить, я не могла оторвать глаз от его лица. Папа. Папочка! Если бы мне хоть раз прикоснуться к его лицу...

— Я люблю тебя, — шепнула я человеку на фотографии.

Мамуля протянула мне свой носовой платок.

— А вот письмо. Оно адресовано мне, но ты увидишь, что оно и для тебя.

12 сентября 1973 года

Моя дорогая Зоя,

Не могу поверить, что и спустя столько лет великая держава видит в нас угрозу и причиняет горе нашей дочери, обязанной своим рождением нашей огромной любви. Мне уже семьдесят пять, жизнь прожита. Впереди — очень короткая дорога.

Я никогда не забуду ту восхитительную ночь после Дня Победы, когда ты лежала в моих объятиях и когда была зачата Виктория. Мы решили тогда, что, если родится мальчик, мы назовем его Виктором, а если девочка — Викторией, в честь великой победы, одержанной народами мира. Мы никому не причинили зла, мы только любили друг друга. За что же на нас обрушила свою злобу могущественная политическая организация или правительство? И уж, конечно, бремя этой ненависти не должно лежать на Виктории, невинном дитя нашего союза.

А тебе, Виктория, моей дорогой доченьке, могу сказать лишь одно: мне бесконечно жаль, что моя любовь к Зое причинила тебе столько горя и страданий.

Я любил тебя, Зоя, люблю до сих пор и храню в душе воспоминания о том коротком годе, когда мы были вместе.

Джексон.

Не в силах сдержать рыданий, я повалилась на колени мамули. Он назвал меня своей дорогой доченькой!

Мамуля сильно толкнула меня в бок.

— Сядь нормально, Вика, и возьми себя в руки. За нами ведь могут следить.

Я села, но слез сдержать не смогла. «Моя дорогая доченька». Наконец-то и я стала настоящей дочерью, и у меня есть папочка, и больше нет надобности его выдумывать. Меня переполняли счастье и гордость. Три слова: «Моя дорогая доченька» — унесли с собой двадцать семь лет позора.

В тот вечер, еще не оправившись как следует от потрясения, я написала свое первое письмо отцу, чтобы мамуля взяла его с собой, возвращаясь на следующий день в Москву.

Здравствуй, мой дорогой!

Я и вправду не знаю, как называть тебя, но я подумала, раз ты назвал меня в своем письме дочерью, значит, я могу называть тебя отцом. Сегодня в моей жизни произошло самое прекрасное и неожиданное событие. Наконец-то нам помогли найти друг друга.

Я мечтала об этом всю жизнь и подсознательно всегда верила, что придет день, когда мы встретимся.