Добрый мэр - [43]

Он еще долго сидел за кухонным столом, читая и перечитывая свой список, наблюдая за образами, которые каждое слово рождало в его воображении. Он испытывал чувства, которые никогда не испытывал прежде — или же похоронил в себе так глубоко, что думал, будто невосприимчив к ним. Он поражался сам себе. Стоило ему даже просто прочитать слова «нижнее белье», и в груди начиналось непонятное волнение. Он положил ручку и отвел взгляд от блокнота.

— Я влюблен, — сказал он темной кухне. — Я люблю тебя, Агата Стопак. Я люблю тебя.

Он повторял эти слова, соскребая холодную селедку в мусорное ведро под раковиной. Не правда ли, странно, что когда любовь приходит или уходит, нас напрочь покидают мысли о еде? Хорошо еще, что иногда она остается с нами, иначе мы умерли бы от истощения.

— Я люблю тебя, Агата Стопак, — сказал он снова, поднимаясь по лестнице, и еще несколько раз, лежа в постели.

А на другом конце города, на Александровской улице, Агата Стопак лежала в своей постели. Ей было свежо и тепло после долгой ванны, кожу приятно пощипывало. Странное чувство, настигшее ее на работе, так никуда и не ушло. Оно прижималось к ней в трамвае, оно кружило вокруг нее, когда она стояла у плиты, оно било хвостом в ванне, а теперь лежало рядом с ней в постели, теплое и тяжелое, и мурлыкало совсем как Ахилл. Было в этом чувстве нечто преступное — преступное и восхитительное. Она по-дружески обняла его. А потом настало утро.

Стопака в постели не было, но Агату это не обеспокоило. Она откинула одеяло и опустила ноги на пол. Было холодно. По пути в ванную она увидела Стопака, распростертого на диване в гостиной недвижным жирным изваянием. Он храпел и пускал слюни. В той же позе он пребывал, когда она пробежала назад в спальню и сбросила с себя ночную рубашку. Та с тихим шелестом упала на пол. Агата переступила через смятый круг теплого хлопка, поддела его большим пальцем ноги, подбросила в воздух, поймала, скомкала двумя руками и бросила на постель. В движениях ее было что-то и от гимнастки, и от кафешантанной танцовщицы: изящная осанка, дразнящая раскованность, непроизвольная, пышущая здоровьем грация. Она подошла к старинному сундуку с изогнутой крышкой, склонилась над ним и выдвинула ящичек, в котором хранила свое нижнее белье. Там, у самой стенки, стояла блестящая красная коробочка из универмага Брауна.

Застыв на месте, словно статуя Пандоры, она держала в руке коробочку — заново завернутую в бумагу и перевязанную лентами, словно ее никогда не открывали — и смотрела на нее в нерешительности.

— Это не для него, — сказала она зеркалу. — Это для меня. Для меня.

На этот раз, открывая коробочку, Агата, не развязывая, стянула ленты, порвала оберточную бумагу, разодрала картон. В какую-то пару секунд коробочка превратилась из реликвии, напоминающей о былых муках, в кучку мусора, в старую использованную упаковку. Агата бросила ее на пол и пинком отправила в угол.

Агата была очень скромной женщиной, но сейчас поймала себя на том, что, облачаясь в тонкие, просвечивающие полоски материи, смотрит в зеркало — и находит себя красивой, даже соблазнительной. Она позволила пальцам пробежать по изгибам собственного тела, проследила за ними, а затем, снова взглянув в зеркало, с изумлением увидела, что женщина с той стороны зеркального стекла смотрит на нее, высунув наружу розовый кончик языка. Это был голодный взгляд. Агата залилась краской смущения и поспешила одеться. Простая белая блузка, благоразумная шерстяная серая юбка — возможно, немного обтягивающая на бедрах и слегка зауженная на икрах, но в целом вполне благоразумная и скромная. Несомненно, секретарша мэра может носить такую юбку, не вызывая шепотков за своей спиной, даже если она, юбка, заставляет ее, секретаршу, покачивать бедрами на ходу. Агата пригладила юбку сзади и, да, ощутила невесомое присутствие этих особенных трусиков. Так, совсем чуть-чуть.

Задержавшись дома не долее, чем требовалось для того, чтобы поставить на пол рядом со свисающей рукой Стопака чашку кофе и потрясти его за плечо, Агата поспешила на работу. Шла она танцующей походкой. Когда кондуктор в трамвае посмотрел на нее взглядом, в котором читалось: «Я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не присвистнуть», она улыбнулась ему и, отдавая деньги, позволила своим пальцам чуть задержаться в его ладони. Вчерашнее странное чувство по-прежнему было с ней: радостное возбуждение, придающее всему вокруг ощущение свежести и новизны, электрический ток, пробегающий по телу. Это чувство было с ней, когда она спешила по Замковой улице, на ходу посматривая на свое отражение в витринах — не то чтобы она опаздывала, просто ею владело желание пуститься бежать, с которым она изо всех сил боролась. На углу она заметила Маму Чезаре, вытирающую столик у окна в одном из больших эркеров «Золотого ангела», и задержалась на мгновение, чтобы постучать по стеклу костяшками пальцев. Мама Чезаре подняла взгляд, увидела ее и улыбнулась.

— Отлично выглядишь! — прочитала Агата по ее губам.

— Спасибо! — Агата послала ей воздушный поцелуй и поспешила дальше. Она скользила сквозь толпу, как стрекоза скользит над прудом, рассыпая искры света и цвета: бутылочно-зеленый жакет, блестящие черные волосы, сверкающие туфли и сумочка, тускло отсвечивающий на солнце голубой эмалированный контейнер в руке.