Добрые времена - [12]

Ромка поморщился. Далось им это имя! Вообще-то родители нарекли мальчика Святославом, и в школе все его звали просто Славой. Но лукавая Ира, севшая с Анохиным на первой лекции, каким-то образом сумела расположить ершистого парня к откровенности до такой степени, что тот изложил полностью свою биографию.

— А это Светик, — сказала она в перерыве под дружный смех остальным девчонкам их группы. — Его мама так называла в детстве. Поскольку институт — тоже наша мама, мы должны называть тебя Светиком. Не возражаешь?

Покрасневший Анохин не возражал. А Ира уже повернулась к подошедшему Бессонову.

— А вот и наш староста! Правильно?

— Назначили, — недовольно буркнул Ромка, исподлобья оглядывая насмешниц.

— А за какие заслуги?

— Не знаю. Наверное, потому, что в школе комсоргом был.

— И не только за это, — вступила в разговор круглолицая девчонка с косичками. Это была Алка, которая всегда все знала.

— А за что?

— Бессонов очень понравился профессору Угрюмову. Он на собеседовании сказал, что читал «Киевскую Русь» академика Грекова. Не верите? Я своими ушами в учебной части слышала, когда за журналом ходила. Я, кстати, — твоя заместительница. Перекличку устроим?

— Валяй, — с облегчением согласился Ромка.

Раздался звонок, приглашая на следующую лекцию.

— Ребята, у меня предложение, — звонко выкрикнула Ира. — Пошли все вместе в кино.

— Сейчас?

— Конечно!

— Нехорошо, узнают, — засомневался староста.

— Испугался? Студенты должны обязательно прогуливать.

Почти вся группа дружно отправилась в кино. По дороге Роман и Светик шли рядом.

— Ты что, серьезно Грекова читал?

— Ага.

— Я тоже. Только, если честно, ни черта не понял.

— Если честно, то и я. Так профессору и сказал.

— Рассердился?

— Нет. Наоборот, засмеялся и говорит: «Что вы хотите! Даже я не все понимаю».

Разговор перешел на книги. Говорить было легко, понимали друг друга с полуслова.

Ромка и Светик стали неразлучны. Вместе убегали со скучных лекций, вместе занимались в баскетбольной секции, вместе сидели в «историчке», жадно глотая одну книгу за другой. Вечером через всю Москву провожали друг друга.

Ребята из баскетбольной команды окрестили друзей «братьями-кроликами». А молодой доцент Эраст Петрович называл их иногда на лекциях «братьями-разбойниками», намекая на преступное, с его точки зрения, равнодушие к периоду феодализма.

Девчонки в группе откровенно удивлялись дружбе столь разных по характеру парней. Ромка — веселый и жизнерадостный, легко сходился с людьми и умел разговаривать с начальством и Светик — подозрительно глядевший на всех, ворчливый и в минуты недовольства издававший какой-то странный звук, напоминавший гул телеграфного столба.

Ромка только посмеивался, когда его спрашивали об этом. Он отлично видел за грозным фасадом очень нежную душу и доброе сердце. И считал, что все странности Светика происходили от желания защититься.

Светик был некрасив. Он имел высокий и широкий лоб, массивный нос и скошенный назад подбородок. Отлично зная о недостатках своей внешности, Светик еще более усугублял их не идущими ему усиками, как бы бросая вызов окружающим: «Да, я некрасив. Ну и что?»

Столь же вызывающе он вел себя и в отношении учебы. Если любил предмет, как, например, литературу, то тратил массу сил и времени на его изучение. Если оставался равнодушным, а к сожалению, большинство наук не трогали его воображения, то сдавал их едва-едва на троечки, демонстрируя экзаменатору прямо-таки барское пренебрежение «к мелочам». В связи с чем Ромка как староста всегда имел неприятности.

Столь же противоречиво относился Светик и к физической работе. Он мог часами носиться по спортзалу, скрупулезно исполняя каждое задание тренера. Однако в колхозе на уборке картошки стремился как можно быстрее забраться на первую же скирду на отдых. Приведенный обратно к своей корзине, он с чувством оскорбленного достоинства брал каждую картофелину, конечно, отставал от всех, и его приходилось «брать на буксир».

В комитете комсомола института Анохина вычеркнули из списка ехавших на целину.

Возмущенные, они всей группой ворвались в комитет, где Андрей и еще какие-то старшекурсники сосредоточенно просматривали списки.

— Не допустим, — запальчиво, еще от порога, крикнула Алка. — Это самоуправство!

— Полегче нельзя? — спросил Андрей.

— За что Анохина вычеркнули?

— А почему я должен отвечать?

— Общественность требует. Вот он, — Алка кивнула на Бессонова, — староста, я — зам, а Ира — групкомсорг.

— Что же, отвечу. Ехать должны лучшие. А ваш Анохин, мало того, что троечник, так он — политически неграмотный.

— Как — «неграмотный»?

— А так! Заходит он на днях сюда, в комитет, да еще с тросточкой.

— Ну и что?

— Вот и я спросил: вам что, собственно, молодой человек? А он с этаким фасоном: «Не откажите в любезности, где здесь записывают в комсомол?» Ну, я ему и влил — не записывают, говорю, а принимают. А чтобы приняли, надо не только устав знать, а быть активным общественником, примерным студентом.

— Разве можно его воспринимать на полном серьезе! — воскликнул Ромка.

— Что же он с нами не посоветовался? — растерянно спросила Ира.

— Я кажется, понимаю, в чем дело, — сказал Ромка. — Помнишь, у нас диспут в группе был. «Как ты представляешь будущее?»