Добрые слуги дьявола - [24]

Только в десять вечера кот снова появился в квартире Грегорио Паньягуа. Писатель к тому времени уже запечатал сургучом предназначенные для Мартина Обеса папки, содержавшие инструкции на ближайшие дни. В качестве последнего штриха он с гордостью поставил на них красивую печать, изготовленную по его заказу. Это был знак в виде длинного изящного пера, с которым изображают Мефистофеля на старинных иллюстрациях в книгах, рассказывающих легенду о докторе Фаусте. Паньягуа любил быть безупречным даже в мелочах, не важно, какой ценой. Он прекратил работать и вдруг почувствовал себя очень уставшим. «Ничего удивительного», — сказал он себе. Ведь вчера опять из-за этой работы пришлось провести ужасную бессонную ночь в одной из этих отвратительных таверн — кабаре или boîtes de nuit — черт знает, как они сейчас называются, но это был настоящий кошмар. Несмотря на то что посетителями заведения были люди старше сорока, там звучала оглушительная музыка, на его вкус — совершенно бессмысленный грохот. «Люди не хотят мириться с тем, что стареют, — подумал он, но тотчас отогнал от себя мысль, слишком тяжелую для его уставшего ума, — подумаю об этом в другой раз».

— А, явился наконец, Вагнер, а я уже начал беспокоиться. Где ты пропадал?

И кот, на шерсти которого до сих пор остались легкие следы сахарной глазури и поцелуев Лили в самых укромных складках («дай-ка поцелую тебя вот здесь и еще вот там, ах, как я тебя люблю, котик, какой ты красивый»), взглянув на писателя, удалился, чтобы тот не почувствовал от него запаха лакомств и сахарной пудры.

11. НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ ПОСЛЕ ЭФФЕКТА БРЭМА СТОКЕРА

В конце этого дня Инес Руано пожалела, что давно оставила привычку вести дневник. Во время пребывания в интернате в Канаде, когда ей было одиннадцать лет, она заполняла целые толстые тетради фотографиями «Бич Бойз» и «Би Джиз». Именно тогда Инес научилась ретушировать снимки, пусть всего лишь карандашом. Так же как ее подруги из интерната, она разрисовывала фотографии сердечками, пронзала фигуры нарисованными стрелами и протыкала кинжалами несимпатичных ей персонажей — вроде Летисии Риччи (которая была слишком красива) или учителя биологии (ему Инес подрисовывала фломастером рога и гнилые зубы). В то же время у нее появилась и привычка записывать некоторые мысли, украшая их нарисованными черепами и скелетами или помещая в шары комиксов с восклицаниями типа «Я люблю тебя, Барри Джибб! (вчера ты мне приснился, чмок!!!)» или «Когда наконец у меня появится грудь? Пожалуйста, Господи, ведь я похожа на гладильную доску!!!» Впоследствии, в двенадцать-тринадцать лет, Инес стала вести дневник более грамотно и каждую запись начинала с даты и обращения «Дорогой дневник» (в подражание роману «Маленькие женщины»). Эти дневники изобиловали восклицательными и вопросительными знаками, в особенности некоторые комментарии, выделенные следующим образом: «(????)… он дал мне свою футболку!!! Вот уже неделю я сплю с ней под подушкой (????!!!!). Я чуть не заболела воспалением легких, но мне удалось встретиться в парке с Альберто, когда он выносил мусор!!! Ты не представляешь, какой шел в это время дождь!!!???»

У Инес был дневник и в 69-м году (красная тетрадь с фотографией Дженис Джоплин), и в 70-м — синяя, с автографом — настоящим!!! — Питера Фонды. Эта привычка сохранялась у нее до тринадцати с половиной лет. В дневнике стало меньше фотографий идолов и разрисованных лиц, а также черепов, кинжалов, стрел и, конечно же, сердец в экстазе, а восклицательные знаки служили лишь для сопровождения некоторых фраз вроде «Я не видела его уже несколько дней!!!!! Что мне делать?????!!!!!!!!!» Из этих фраз одна до сих пор осталась в ее памяти: «…ни она, ни Альберто меня не заметили, но я-то их видела!!!!!! Я единственная во всем мире, у кого мать натворила такое, о, я хочу умереть!!!» Это произошло в 1971 году.

В действительности же не произошло ничего серьезного: просто Инес увидела, как Беатрис, ее мать, ела мороженое в компании с Альберто, сыном дворника, в кафе «Бруин». Однако этой сцены было достаточно, чтобы положить конец двум вещам — безусловной любви к матери, свойственной детям, и ведению секретных дневников. В тот день Инес решила, что лучше забывать, чем помнить, и безо всякого сожаления сожгла пять толстых тетрадей, полных восклицательных знаков. Если бы она могла сжечь вместе с ними некоторые эпизоды своего детства!

* * *

Однако сейчас, в сорок пять лет, Инес впервые в жизни пожалела об уничтожении своих дневников, потому что мысли, посетившие ее в последние несколько часов, вполне заслуживали того, чтобы быть записанными среди сердечек и восклицательных знаков. Но все же никакая подростковая эйфория не могла сравниться с той, которую она испытывала сейчас, откинувшись на софе и положив ноги на стол, с банкой «Аквариуса» в руке. Тотемная лампа, подарок матери, стояла неприкосновенная после вечерних ритуалов, и фоном, как нельзя более подходящим ко всей этой обстановке, звучала песня Эдит Пиаф «Les Cloches».

Лишь одна деталь выбивалась из цепочки приятных событий, произошедших с ней за последние двадцать четыре часа: она не получила никаких известий от Мильтона Васкаса из «Вэнити фейр». Несмотря на то что Васкас сказал ей, что в Америке этот день нерабочий, Инес не удержалась от искушения набрать номер телефона, оставленный на автоответчике, — пусть даже ради глупого удовольствия услышать: