Добрые слуги дьявола - [11]

— Черт возьми, Кар, он настоящий дьявол, что скажешь?

— Да, он что надо, Ро, потрогай его спину, ну как?

Спасительная пауза, пока девушки пили воду, позволила Мартину оглядеться вокруг. Если вид обеих подруг свидетельствовал об их приверженности постмодернистской моде, когда эксклюзивная одежда от Донны Каран кажется купленной в секонд-хенде, то их офис больше всего напоминал логово Али-Бабы. Однако не потому, что его обитатели казались бандитами (это было трудно утверждать с первого взгляда), а из-за собранных там сокровищ. Ведь бирманская мебель минималистского дизайна была явно невероятно дорогой, роскошным было и оформление внутреннего пространства, открывавшегося на просторную террасу, откуда был виден королевский дворец. Безумно дорогими были и литографии, среди которых Мартин, как ему показалось, узнал работы Барсело и, возможно, Бэкона. Боже мой, ведь стоимости одной только стоявшей на столе вазочки, принадлежавшей, по всей видимости, к эпохе династии Мин, как он прикинул, хватило бы ему на оплату съемной квартиры за целый год.

— …И самое замечательное — то, что мы можем приступить к работе на этой же неделе. Нашей первой жертвой будет фотограф Инес Руано, и я уверена, что, как только мы снимем эту пограмму, нам удастся продать ее французскому каналу «Плюс» и итальянцам. Инес Руано известна в Европе, так что поблем не будет.

Она сказала пограмма? И поблема? Он действительно услышал «поблема»? Мартин с трудом выносил вид этой конторы и этих девиц, одна из которых (Ро) сейчас весьма заинтересованно оценивала его предплечье. Однако она гладила его не с бесстрастностью скотовода, как ее подруга, а с чувственностью, заставившей Мартина забеспокоиться («Не положила ли она на меня глаз?»).

— Пощупай у него бицепсы, Ро, ну как, твердые? — сюсюкающим голоском спросила другая девица.

Ро тем временем приступила к плечам Мартина.

— Посмотри, Кар, посмотри на меня!

Мартин закрыл глаза. Он чувствовал себя совершенно лишним участником интимной сцены, словно его тело было не его телом, а игрушкой для развлечения.

— О, потрогай вот здесь, Ро, и здесь, и здесь.

Девицы обращались с ним, как с красивым неодушевленным предметом.

«Как это неодушевленным, дурак несчастный? Разве ты не чувствуешь, как они ощупывают тебя? Разве не твои руки, мускулы и бедра поглаживает эта женщина? Сделай что-нибудь, идиот!» — кричал в мозгу Мартина голос его сестры Флоренсии. Но Флоренсия ни разу в жизни не выезжала из Монтевидео, откуда ей знать, какие сейчас обычаи в Европе. Флоренсии не приходилось бороться за свое существование, ее никто не бросал, как Мартина — Хельга, исчезнувшая с его ребенком в утробе. Флоренсия понятия не имеет, что такое необходимость снимать боксерки, чтобы заработать себе на жизнь; к тому же Фло вовсе не носила боксерки, вернее сказать, она надевала их только для игры в paddle, а это большая разница. Такая же, как между тем, чтобы играть в бридж с пяти до восьми и всю жизнь — в полицейских и воров, или быть выпускницей Английской школы в Карраско и выпускником Брикстонского клуба порноактеров. Что она может знать, если она никогда не ступала на эту дорогу, ведущую от невинности к распутству, от распутства — к безразличию, а от безразличия — черт знает к чему. Губительный путь, все так, но на нем человек учится смотреть на веши с разных сторон и понимать ближнего.

— Погладь еще его плечи, Кар. Нет, как он мне нравится, просто класс!

Да, в конце пути человек начинает понимать почти все, никаких проблем, или поблем, как сказали бы эти преуспевающие девицы, у которых литография Бэкона на стене и двадцатисантиметровая вазочка эпохи Мин, которая стоит столько же, сколько квартирная плата Мартина за целый год. «Укради ее, не будь идиотом, — вскричал голос Флоренсии, — скорее всего она поддельная, но все равно укради чертову вазочку, это самое меньшее, чего заслуживают эти сумасшедшие безграмотные богачки за такое обращение с тобой». Однако Фло, не прошедшая эту школу жизни, знала лишь мораль «око за око», но не искусство выживать, правила игры в бридж, но не неписаный кодекс бродяг, и ей тем паче неизвестно, что некоторые вещи делать нельзя. Существует, например, золотое правило: «где кормят — не воруй», и нужно уметь подавлять в себе гордость (ведь от этого никто еще не умирал). «Гордость — как шпага факира, — размышлял Мартин Обес, — страшнее всего — первые двадцать сантиметров, а потом все идет само собой, и, если добавишь к этому немного юмора, тебя еще и наградят аплодисментами. Точь-в-точь как в цирке».

— Взгляни-ка на это, Кар: тебе не кажутся у-мо-по-мра-чи-тель-ны-ми эти кошачьи глаза? Потрогай, какая у него голова. Какие светлые волосы… ну-ка, распусти ему хвостик.

«К тому же, — думал Мартин, больше занятый сейчас голосом своей сестры, чем манипуляциями девушек, — учти, Фло, я ведь еще даже не знаю, в чем состоит работа. Вроде бы, как они сказали, нужно сыграть роль дьявола в программе для невесть какого канала, так что тут нечто связанное с телевидением, а там деньги гребут лопатой».

«Какие там деньги, ишь размечтался! Неужели ты даже не проучишь этих двух идиоток? Только посмотри, что они делают: обращаются с тобой как с женщиной, как с куклой, еще того хуже. Ты что — сам не видишь? На тебя смотрят даже не как на человека, а как на фотографию из «Плейбоя», которой пожилые любовники возбуждают себя. Ты навсегда останешься невинным дурачком, Мартинсито!»