Добровольцы-интернационалисты - [16]

— По русскому обычаю надо хорошенько покушать.

Быстро накрыли на стол. Немного замешкавшись, Николай Николаевич достал из неприкосновенных запасов бутылку водки:

— Ну, сегодня понемногу можно.

После плотного ужина принялись «гонять чаи». Заварка, которую Николай Николаевич готовил собственноручно в маленьком фарфоровом чайнике, была просто великолепна. За веселыми разговорами выпили по нескольку чашек. Мы с Колей напились, а Николай Николаевич, обозвав нас маломощными, продолжал чаепитие. Он пил, смакуя каждую чашку и приговаривая: «Еще одну — и баста». Наконец перевернул чашку вверх дном, смеясь, положил сверху оставшийся кусочек сахара и мечтательно произнес: «Эх, хотел бы я пить этот чай в Москве».

Поблагодарив Воронова за угощение, мы с Колей Гурьевым отправились ночевать к Коле. Он занимал небольшую комнатку, где стояли две кровати, гардероб и несколько стульев.

— Кто с тобой живет?

— Переводчик Пенио. Веселый добрый парень, но сильно грустит по дому, по жене.

— Он испанец?

— Кубинец, но жил в Москве. Там и женился на русской девушке Татьяне. Так что мы вроде бы с ним земляки.

Заснули мы поздно, до подъема оставалось четыре часа. Но и этим временем нам не удалось воспользоваться. Гул авиационных моторов поднял нас на ноги, послышался пронзительный свист, потом раздался сильный взрыв. Все пошло ходуном. Я оказался на полу. Комната наполнилась дымом. Попытался крикнуть — язык не повиновался, голова кружилась.

Дым рассеялся — и мы увидели, что у комнаты осталось три стены. Четвертую словно ветром сдуло. В угол дома, где мы ночевали, попала стокилограммовая бомба. Настроение было подавленное. Из подъезда соседнего дома выносили раненых и убитых.

Мы попрощались с Колей, я добрался до штаба бригады. Дежурный передал мне весточку от Франчески. Она написала, что жива, здорова, в совершенстве овладела пулеметом, командование доверяет ей самые трудные задания. Мигель все еще лежит в госпитале, но здоровье идет на поправку. Обещали скоро выписать, и Франческа собиралась его встречать.

Начались сильные, продолжительные бои. Республиканцы с большим трудом удерживали натиск превосходящих вражеских сил. В этой горячке я на некоторое время забыл о Мигеле и Франческе.

Наша бригада располагалась в живописном местечке. Кругом зелень, красивые аллеи, аккуратные скамеечки. Как-то в минуты затишья я бродил по парку, заглянул в беседку. И там, к своему удивлению, обнаружил Франческу и Мигеля.

— Хороши друзья! Приехали и прячутся, — упрекнул я их.

Молодые сидели мрачные, отвернувшись друг от друга.

— Чего надулись как индюки?

— Диктатор какой-то… — начала Франческа.

— Тоже мне вояки — «анархия — мать порядка», — передразнил ее Мигель.

— Независимость личности — прежде всего! — горячилась она.

— А кто ее у вас отнимает? — поднялся парень.

— Вы, вы, вы!.. — Франческа была готова расплакаться.

— Ну, хватит, — как можно мягче произнес я. — Лучше расскажите, где так долго пропадали и почему не давали о себе знать?

…Обычный для тогдашней Испании эпизод.

В день выписки Мигеля из госпиталя в Мадрид приехала Франческа. К вечеру они выбрались из города и стали голосовать перед каждой машиной. Остановили грузовик. В кузове сидело и лежало человек десять — и военные, и крестьяне с корзинами фруктов. Намаявшись, Мигель и Франческа прижались друг к другу и задремали. Но через несколько километров грузовик задержали.

Два франкистских офицера заставили всех сойти. Шофера застрелили. У всех стали проверять документы. Крестьян, что везли фрукты, отпустили, отобрав и корзины и кошельки. Остальных, в том числе Мигеля и Франческу, обыскали, повели к себе.

Утром начали допрашивать. Мигеля — первым. Следователь требовал сообщить все, что Мигель знает о дислокации республиканских войск, о вооружении, о своей части. Парень отвечал: «Ничего не знаю». Заканчивая допрос, следователь осведомился: правда ли, что Франческа — его невеста? Мигель отрицал, но неудачно. На фотографии, изъятой у него, они с Франческой выглядели явно влюбленными. Мигель сказал, что она — гражданское лицо и задерживать ее они не имеют права.

— Проверим, — ответил франкист.

Почему они с Франческой не побеспокоились, прежде чем их растолкали по разным подвалам, условиться, как вести себя на допросах, досадовал Мигель.

Вызвали Франческу. Спросили, кто она: коммунистка или анархистка? Она ответила, как было: анархистка. Следователь стал повежливее. Пытался узнать, почему она собирается связать свою судьбу с Мигелем, коммунистом. Спрашивал, участвовала ли в боях. Но скрыть, что она пулеметчица, Франческе не удалось: в документах Мигеля оказалось ее письмо — фронтовая жизнь, последние бои… Ее пытались шантажировать этим письмом: дескать, Мигель предал ее. Но Франческа не верила, и сломить ее не удалось.

Франкисты снова взялись за Мигеля. Показали: ему подложное письмо Франчески: она уговаривала его перейти на сторону генерала Франко. Но в письме вместо ласкательного Мигль, как обычно писала Франческа, стояло — Мигель. Он понял, что это фальшивка. И он верил в свою Франческу.

Их приговорили к расстрелу. Перед казнью обоих поместили в сарай, где раньше держали скотину. Они не пали духом, Мигель читал ей наизусть множество стихов — веселых и грустных, шутливых и печальных. А ночью послышались отдаленные ружейные выстрелы. И в дверь сарая начал стучать конвойный, который охранял их. Испугавшись наступления республиканцев, он решил выпустить приговоренных. Но предусмотрительно, прежде чем открыть дверь, потребовал написать ему справку о том, что он спас от расстрела бойцов республиканской армии.