Добронега - [46]

Обстановка и убранство особняка лишили Хелье на какое-то время дара речи. В Риме и Венеции он был ребенком, да и не захаживал внутрь богатых домов, а римские церкви, несмотря на роскошь, отличались строгостью и аскетизмом планировки, и даже изящные мраморные узоры и золотые орнаменты лишь подчеркивали торжественное строгое величие интерьеров, на фоне которого значение собственно богатства казалось ничтожным. Здесь, на Руси, в Киеве, в лучах византийского просвещения, роскошь ослепляла и подавляла тех, кто не находился с нею в ежедневном общении. Вдобавок, роскошь дома Александра сочеталась с превосходным вкусом. Мраморный пол вестибюля, арки, колоннады, золотые светильники, вогнутый свод, мраморные карнизы, бархат, золоченые скаммели — Хелье, в его глупых, почти нищенских тряпках, со свалявшимися волосами (почему я их не расчесал!), в пропотелой рубахе, в грубых сапогах, с мозолями на руках и ногах, Хелье, не знавший, что дом куплен Александром давеча вместе с интерьером у знакомого византийца, чувствовал себя смешным бедным провинциалом. Что я здесь делаю, подумал он. Обитатели этого дома позовут сейчас холопьев, и те, взяв меня под локти, брезгливо выставят на улицу — и будут правы. Хорла, мне даже не пришло в голову купить чистую новую одежду, я вперся сюда, как какой-то лесной житель, какой-то Эттин ирландский, не подумав, что, быть может, здесь это воспримется, как неуважение к хозяевам — и правильно! Конечно же — неуважение! Кому какое дело, что я кузен какой-то дикой лесной принцессы и доверенный первобытного князька, живущего в срубе, который он именует замком! Кого здесь интересует промозглая крошечная Сигтуна, продуваемая влажным соленым ветром, куда даже бродячие актеры заезжают в лучшем случае два раза в году! Кому интересны невежественные грубые викинги из Старой Рощи, большинство которых не умеет читать! Кому интересно славное прошлое Скандинавии, фермеры и ремесленники которой четыре века кряду дрожали озерной рябью при мысли, что на них вот-вот нападут их соплеменники — викинги всегда были больше разбойники, чем воины! И кому здесь нужен этот старый торговый путь в Византию, на который те же дикие викинги выходили с одной целью — наловить в лесах как можно больше местного народу, свезти в Константинополь, и продать в рабство? Ковши, они же киевские славяне — не помнят об этом, или стараются не помнить, а коли вспомнят, то сотрут всю Скандинавию с лица земли. Эка домик. Дворец, а не дом — да что дворец! Императорские хоромы. Да ни один скандинавский конунг и мечтать о таком не может — а ведь это всего лишь частный дом на околоокраинной улице!

Илларион куда-то делся, но Хелье не обратил на исчезновение своего проводника внимания. Здесь живет теперь Матильда, думал он. В этом вот доме. Что я за дурак. Что мне ей сказать, что предложить? Какой-нибудь сарай в Хардангер-Фьорде? Ах, да, я же собирался в Константинополь. Давать уроки свердомахания.

Озираясь, он прошел под связывающий две залы аркой. Понятия салон в те времена не было, как и понятия особняк, но именно салонной и оказалась следующая комната. Назвать ее просто гридницей было бы глупо. Пахло чистотой и незнакомыми фрагранциями.

Наличествовали скаммели, ховлебенки, какие-то стилизованные под упадок Римской Империи лежаки. Три статуи — одна мраморная, две из глины — торчали впереди, чуть слева. На изящном возвышении располагалось то, что в более поздние века назвали бы диваном. А на диване этом сидела, поджав ноги — фолиант в тонких руках с длинными саксонскими пальцами — рыжеватая Матильда.

Помня, что выглядит глупо и жалко, мучаясь, Хелье проследовал к возвышению. Тут еще плохо закрепленная пряжка отказалась вдруг выполнять свои функции и ее пришлось ловить одной рукой, и придерживать сленгкаппу другой, что и привлекло внимание Матильды. Оторвавшись от фолианта, она направила взгляд своих изумрудных глаз на стоящего перед нею Хелье. Она было испугалась, но узнав гостя, тотчас совладала собой.

— Я сейчас, — объяснил Хелье, прилаживая пряжку и оправляя сленгкаппу. — Я вот, пришел. Сейчас.

Пряжка звякнула. Он нагнулся ее подобрать. Сленгкаппа соскользнула с плеч и упал на пол. Тогда Хелье просто сунул пряжку в карман, а сленгкаппу, подхватив, перекинул через руку. Рубаха в сальных пятнах, мятая, с дырами, с дирова плеча, подобранная и подвязанная гашником, выглядела не более глупо, чем потертая сленгкаппа. Только бы не развязался гашник, подумал Хелье. Рубаха опустится до пят, хорла.

— Здравствуй. — Матильда улыбнулась.

— И ты здравствуй, — отозвался Хелье. — Вот он я. Ты меня пригласила за тобой приехать. Вот я и приехал. За тобой.

Она сильно изменилась за полгода. Платье итальянского аристократического покроя, на ногах стилизованные под античность изящные сандалии — но дело было не в этом. Что-то совершенно незнакомое наметилось в ее осанке, взгляде, повороте головы. Что-то новое, ранее не виденное, не очень сложное, и неприятное.

— Что читаешь? — спросил Хелье, не подходя ближе, не обнимая ее, не целуя.

— Одиссею. Гомера.

— Оригинал?

— Латинский перевод. Недавний. Ты читал?