Ее отец, производитель чернил и типографских красок, открыл для Дарлинга офис в Нью-Йорке, — он получил там должность менеджера и в придачу стал вести дела по трем сотням счетов. Жили они в Бикмэн-плейс, из их квартиры открывался чудесный вид на реку, — жили на пятнадцать тысяч долларов в год, тогда были другие времена, и все покупали, что попадалось под руку, включая и чернила.
Непременно ходили на все представления, шоу, смотрели звуковые фильмы — тратили не скупясь свои пятнадцать тысяч долларов в год; по вечерам Луиза посещала художественные галереи, а по утрам — утренние, более серьезные пьесы — одна, так как у Дарлинга не хватало терпения досмотреть их до конца. Дарлинг спал с одной танцовщицей, которая выступала в хоре «Розалии», и еще с женой одного богатого человека, владельца трех медных рудников. Играл в регби три раза в неделю и оставался таким же крепким, как всегда, широкоплечим — настоящая груда мускулов; когда они оказывались вдвоем в одной комнате, она исподтишка постоянно наблюдала за ним, скупо улыбаясь ему, а потом обычно подходила к нему посередине набитой людьми комнаты и откровенно говорила чуть слышно, с самым серьезным выражением лица:
— Ты самый красивый мужчина, которого я только видела в своей жизни. Не хочешь ли выпить?
Двадцать девятый год наступил и для Дарлинга, и для его жены, и для его тестя — производителя чернил и типографских красок, в общем, как и для всех американцев. Тесть его упорно боролся, пытаясь сохранить свой бизнес, но в конце концов не выдержал и в 1933 году пустил себе пулю в лоб. Когда Дарлинг приехал в Чикаго, чтобы проверить документацию фирмы, то очень быстро выяснил, что у него остались одни долги да четыре галлона невостребованных чернил.
— Кристиан, прошу тебя, ответь мне, — Луиза сидела в их уютной квартире в Бикмэн-плейс с чудесным видом на реку, увешанной картинами Дюфи1, Брака2 и Пикассо, — почему ты начинаешь пить в два часа дня?
— А что мне еще остается делать? — Дарлинг поставил на стол стакан, четвертый по счету. — Пожалуйста, передай мне виски.
Луиза сама наполнила очередной стакан.
— Может, пойдем на реку, погуляем вместе, а? Побродим по набережной.
— Ни на какую реку я не пойду! — резко отказался Дарлинг, подозрительно долго косясь на полотна Дюфи, Брака и Пикассо.
— Ну на Пятую авеню.
— Тоже не хочу.
— Может, — она старалась быть с ним помягче, — сходишь со мной в какую-нибудь художественную галерею?
— Не нужны мне никакие твои художественные галереи! Хочу сидеть вот здесь и пить шотландское виски, — мрачно проворчал он. — А кто повесил на стену вот эти треклятые картины?
— Я, кто же еще!
— Противно смотреть!
— Так я их сниму.
— Ладно, пусть висят. У меня будет днем хоть какое-то занятие — глядеть на них и думать, как они мне противны! — Дарлинг сделал большой глоток. — Неужели в наши дни так скверно рисуют?
— Да, Кристиан. Прошу тебя, не пей больше!
— Ну а тебе нравится вот такая живопись?
— Да, дорогой, нравится.
— Ты что это — серьезно?
— Вполне…
Дарлинг снова принялся пристально изучать картины.
— Маленькая Луиза Такер, красотка со Среднего Запада! Мне нравятся картины, где изображены лошади. Не понимаю, почему тебе нравятся вот эти?
— Очень просто: все последние годы я регулярно посещала художественные галереи. Многие посетила…
— И вот этим ты занимаешься весь день?
— Да, вот этим я занимаюсь днем.
— Ну а я днем только пью.
Луиза нежно поцеловала его в лоб, а он все искоса глядел на картины на стенах, крепко держа стакан виски.
Надев пальто, она, не говоря больше ни слова, вышла. А вечером, когда вернулась, сообщила радостную новость: получила работу в журнале модной одежды.
Переехали в Даунтаун, и теперь Луиза каждое утро ходила на работу, а Дарлинг оставался дома и пил. Луизе приходилось оплачивать его счета за выпивку. Не раз она ему намекала, что намерена бросить работу, как только он, Дарлинг, найдет что-нибудь поприличнее для себя, хотя в журнале ей поручали все более ответственные задания: она брала интервью у знаменитых актеров, подбирала художников для создания иллюстраций и обложек, советовала актрисам, как позировать перед фотокамерой, встречалась с нужными людьми и выпивала вместе с ними в барах. У нее появилась куча новых знакомых, которых она, как честная и верная жена, непременно представляла Дарлингу.
— Что-то не нравится мне твоя шляпка… — кисло пробормотал Дарлинг однажды вечером, когда она вернулась с работы и, как всегда, нежно его поцеловала, — от нее разило выпитым мартини.
— Что же тебе в ней не нравится? — Она поглаживала его по волосам. — Все говорят — просто шикарная.
— Слишком шикарная. Тебе не идет. Она для богатой, заумной женщины, лет этак тридцати пяти, у которой полно поклонников.
— Ну что ж, — засмеялась она, — я как раз и стараюсь быть богатой тридцатипятилетней заумной женщиной с кучей поклонников.
Он уставился на нее трезвым взглядом.
— Ну зачем такая мрачность, бэби! Под этой шляпкой скрывается все та же твоя маленькая простушка женушка. Разве ты не видишь, домосед номер один?
— У тебя такой запах изо рта, что поезд может с рельсов сойти.
