Как давно это было… Да, стояла уже осень, земля на площадке твердая, как металл, потому что ночи уже холодные; порывистый, злой ветер безжалостно срывает листья с кленов, окруживших стадион, относит на поле, а девушкам, которые хотели посмотреть игру, приходилось на свитера натягивать еще и спортивные куртки…
Да, пятнадцать лет назад… Дарлинг медленно шел в надвигающихся сумерках по знакомой площадке, но уже весной, в своих аккуратно сшитых ботинках, — видный тридцатипятилетний мужчина, в элегантном двубортном костюме. За эти пятнадцать лет, с двадцать шестого по сороковой, он стал на десять фунтов тяжелее, но грузности не чувствовалось ни в фигуре, ни в лице.
Тренер тогда улыбался про себя, а его помощники поглядывали друг на друга, весьма довольные, если кто-нибудь из второго состава вдруг выделывал на поле какой-нибудь необычный кунштюк1 — это, конечно, работало на их репутацию и, соответственно, делало их ежегодное жалованье, две тысячи долларов, чуточку более надежным.
Дарлинг мелкой трусцой побежал назад; глубоко, легко дышал, чувствовал себя превосходно, совсем не устал, тем более что тренировка успешно закончилась и рывок он сделал ярдов на восемьдесят, никак не меньше. Пот градом катил с лица, пропитал рубашку из джерси, но ему это нравилось — влага смазывала кожу, словно вазелин. В углу площадки несколько игроков наносили удары по мячу с рук, — удивительно приятно слушать эти глухие удары в вечернем воздухе…
Новички демонстрировали свои успехи на втором поле; до него доносились резкий голос защитника, шлепанье одиннадцати пар шиповок, крики тренеров: «Давай, давай, толкай как следует!» — смех игроков; счастливый от всего этого, он мелкой трусцой бежал к центру поля, прислушиваясь к аплодисментам и восторженным крикам студентов на боковых линиях и отлично зная: после такой пробежки тренер непременно поставит его в стартовый состав на игру в субботу с Иллинойсом.
«Пятнадцать лет…» — думал Дарлинг, вспоминая: душевые после тренировки; струи горячей воды так приятно обжигают кожу, смывая густую мыльную пену; молодые, задорные голоса напевают любимые песни; взмахи полотенец в загорелых руках; снующие туда-сюда менеджеры; резкий запах мази «зимолюбки» — менеджер считал своим долгом обязательно похлопать его по спине, когда он одевался; а их капитан Пакард, который очень серьезно относился к своей должности, обычно долго тряс ему руку, повторяя: «Дарлинг, через пару лет ты далеко пойдешь!»
Помощник менеджера колдовал над ним, смачивал порез на ноге спиртом и йодом, и усилия этого маленького игрока из второго состава вдруг заставляли его осознать, какое у него сильное, крепко сбитое тело, не знающее усталости. Полоска пластыря приложена к ранке — какой резкий контраст между белоснежной ленточкой и покрасневшей от горячей воды кожей тела…
Одевался он не торопясь, ощущая мягкость джерси, нежную теплоту шерстяных носков, брюк из тонкой фланели — все это он воспринимал как вознаграждение за полученные на поле удары в плечи, в прикрытые щитками бедра и колени. После всей этой беготни, обильного пота, ругани на поле он выпивал три стакана холодной воды, чувствуя, как жидкость приятно холодит нутро, устраняя сухость в горле и в желудке.
Пятнадцать лет… Солнце зашло, и небо над стадионом стало зеленоватым. Глядя на этот стадион, удобно расположенный под густой кроной деревьев, он улыбался внутренне: в субботу при появлении команд на поле семьдесят тысяч глоток начнут реветь в унисон, и эти бурные приветствия будут относиться и к нему лично.
С удовольствием прислушиваясь к хрусту гравия под подошвами в этот сумеречный вечерок, с не меньшим удовольствием втягивая посеревший воздух, чувствуя, как нежно облекает его тело одежда, он медленно шел, а легкий ветер ворошил его еще влажные волосы, холодил затылок.
Луиза ждала его в машине, на обочине дороги. Верх опущен, и вновь, как и каждый раз, когда он ее видел, он задумался над тем, как она все же красива — яркая блондинка, с большими проницательными глазами и ярко накрашенными губами, которые улыбались ему навстречу. Она отворила ему дверцу.
— Ну, ты себя сегодня показал?
— В полной мере!
Он влез в машину, с удовольствием опустился на роскошное кожаное сиденье и вытянул поудобнее ноги. Вспомнив о проделанных им сегодня восьмидесяти ярдах, подтвердил:
— Да, был весьма хорош.
Поглядев на него довольно серьезно несколько мгновений, Луиза, словно маленькая девочка, тут же забралась на сиденье рядом с ним и, стоя на коленях, обняла его двумя руками. От неожиданности он шлепнулся затылком о мягкую спинку сиденья. Она отстранилась от него, но он удерживал ее рядом, так что их головы чуть не соприкасались. Осторожно подняв руку, он нежно погладил ее тыльной стороной по щеке, на которой отражался луч неяркого света от уличного фонаря — до него каких-нибудь сто футов.
Луиза отвезла его на озеро, и они долго, молча сидели на берегу, любуясь поднимающейся из-за гряды гор луной. Наконец он мягко привлек ее к себе, нежно поцеловал. Впервые понял: вот сейчас может делать с ней все что хочет…
— Сегодня, — сказал он, — я позвоню тебе в семь тридцать. Ты сможешь выйти?