Добрая самаритянка - [10]

Когда Олли улыбнулся, я заметила, что он лишился еще одного зуба в нижнем ряду – они выпадали, словно сбитые кегли. Сердце щемило при виде того, какую жизнь ведет Олли, но он неизменно отвергал все мои попытки помочь ему, и оставалось только наблюдать, как он медленно губит себя. Я надеялась, что его хоть немного утешит то, что кто-то в этом мире по-прежнему беспокоится о нем.

Позади нас к небу поднимался серо-белый дым от множества сигарет. Я направилась обратно к толпе, в то время как предыдущая группа вышла из двустворчатых дверей.

Я держалась позади. Не хотела оказаться в передних рядах – там меня могли спросить, кто я такая, – но и не хотела оставаться слишком далеко позади и упустить, что скажут о ней. Держаться ровно посередине зала крематория – вполне подойдет.

К тому времени, как четыре облаченных в костюмы служителя внесли в зал некрашеный сосновый гроб, где лежала Шантель Тейлор, и поставили его на постамент, песня Адель[2], звучащая из динамиков, доиграла до второго припева. Гроб был украшен цветами, скорее всего пластиковыми, включая лежащие на крышке ужасного вида венки со словом «МАМОЧКЕ», выписанном желтыми гвозди́ками.

Проводить ее пришло человек тридцать или чуть больше. Почти все были ровесницами Шантель: одинокие матери в возрасте чуть за двадцать, носящие украшения из поддельного золота, с татуировками на руках. Если и требовалось какое-то доказательство тому, что я была права, помогая ей умереть, то оно было прямо передо мной, в глазах этих молодых зомби.

Я взглянула на черно-белый экземпляр распорядка службы, на обложке которого была прилеплена фотография Шантель. Женщина была изображена в садике возле пивной, с пинтовой кружкой в руке, ее беременный живот уже заметно выпирал. Я покачала головой: ее ребенок еще в утробе матери был лишен всяких шансов на нормальную жизнь.

В первом ряду, возле заплаканной пожилой женщины, сидели, несомненно, они. Женщина повернула голову и промокнула бумажным платком чересчур густо нанесенную тушь, стекавшую по лицу, словно нефть. Дети были слишком малы, чтобы присутствовать, – я вспомнила, как Шантель говорила, что обоим нет и четырех. Глядя на бабушку, я решила, что им будет лучше оказаться на попечении местных властей. И мысленно сделала пометку сообщить в социальные службы о том, что она хранит наркотики у себя дома. Я понятия не имела, так ли это, но был шанс, что полиция найдет что-то, дабы использовать против нее. Тем самым я окажу услугу детишкам. Находиться под опекой государства – конечно, испытание не из приятных, но меня это не убило.

Священник зачитал надгробную речь, и я вспомнила, что когда Шантель впервые позвонила в «Больше некуда», мы обсуждали то, как она пытается соскочить с героина ради своих несчастных малышей. Только с моей помощью она постепенно начала осознавать, что даже если бросит наркотики, то для таких семей, как у нее, не существует никакого счастливого будущего. Спустя несколько недель Шантель уже снова плотно сидела на веществах.

– Что вы чувствуете, понимая, что ваши дети не могут дать вам такого блаженства, какое дают наркотики? – спросила я ее однажды, через пару недель спустя после того, как наши разговоры сделались регулярными. По ее тону я чувствовала, что тот день выдался у нее особенно мрачным.

– Чувствую себя дерьмовой матерью, – без обиняков ответила она.

– Уверена, что дети не считают вас таковой… Они просто любят вас какая вы есть. Они не осознают, что за жизнь вы создали для них. Этот хаос – все, что они знают.

– Что вы имеете в виду под «хаосом»?

– То, что их мать зависит от наркотиков и прочих веществ. То, что у нее нет денег на нормальную, полноценную еду. То, что, когда подрастут и пойдут в школу, они увидят у своих одноклассников вещи, которые вы им никогда не сможете купить. И я знаю – вы из тех людей, которые от этого ужасно страдают, верно?

– Конечно.

– Думаете о том, что они будут расти, ненавидя и презирая вас?

– Да, все время.

– Вас беспокоит, что они могут пойти по вашим стопам и стать наркоманами, как вы и их отец, да? Это может оказаться наследственным, не так ли?

– Я не позволю им подсесть на наркотики.

– Могу держать пари, что ваша мама говорила то же самое о вас, но трудно заставить человека делать или не делать что-либо, я права? Неудивительно, что вам кажется, будто вы плохо справляетесь со своими материнскими обязанностями. Что еще вас тревожит?

– Что они разочаруются во мне.

– Очень легко обзавестись дурными привычками, когда речь идет о зависимости, особенно если вы не видите причин для того, чтобы держаться на плаву.

– Мне казалось, у меня есть причина – мои дети… но я недостаточно сильна.

– И как вы уже сказали мне, вы знаете, что они, вероятно, разочаруются из-за жизни, на которую вы обрекли их. А жить без героина тяжело, верно? Особенно если нет ничего другого. Наверняка это вызывает ощущение, что жизнь никогда не станет лучше, чем есть.

– Что я могу сделать, чтобы им стало лучше жить? – Шантель всхлипнула.

Это был тот вопрос, которого я ждала от нее. И знала, что как только мои слова заставят ее вернуться к прежней зависимости, она придет к решению, заготовленному мной для нее. Всем будет лучше без Шантель.