До завтра, товарищи - [110]

Антониу молчал, пытаясь остановить кровь, текущую из разбитой губы. Его окруженные сеткой морщин глаза с едким выражением глядели на офицера, а мысленно он видел сидящую за книгой Марию. «Можешь быть спокойна, дорогая, — думал он. — Можешь быть спокойна». И, улыбаясь, он смотрел на следователя.

— Сначала по-хорошему, — сказал тот, неожиданно сменив тон. — Садитесь вот сюда, поговорим.

«Что, отступаешь?» — подумал Антониу.

И он направился к стулу. Однако в тот самый момент, когда он уже садился, кто-то из агентов отодвинул стул, и Антониу рухнул на пол. Полицейские расхохотались.

Он медленно поднимался, глядя снизу вверх на злорадные лип,а. «Нет, не стоит терять голову из-за таких пустяков», — говорил он себе. И уже в тот момент, когда он поднимался на ноги, намереваясь сесть на стул, жестокий пинок в грудь снова заставил его упасть на пол. Агенты снова захохотали.

— Хватит вам, — произнес кто-то повелительным голосом.

Побледнев и сморщась от боли (глаза его больше не улыбались), Антониу увидел коренастую фигуру, показавшуюся ему знакомой. Человек смотрел на него с сочувствием.

— Вставай, вставай, — сказал он, протягивая ему руку.

Антониу принял эту руку (он никогда не мог простить себе этого), а когда он уже стоял на ногах, агент свободной рукой изо всей силы ударил его в лицо. И тотчас на него со всех сторон посыпались удары и пинки. Он терял равновесие от одних, но удары с другой стороны удерживали его на ногах. Это продолжалось, продолжалось и продолжалось без конца, пока он, почувствовав впереди пустое пространство, не упал ничком, с сухим звуком ударившись о край стола.

— Нет, так не пойдет, — услышал он.

И все вдруг погасло. Когда он пришел в себя, то увидел, что сидит на стуле перед столом следователя, а тот играет с пресс-папье. Двое агентов поддерживали Антониу, а с него ручьями лилась прямо на пол вода. Наверное, чтобы привести его в чувство, на него вылили целое ведро. Антониу ощутил, как все тело наливается болью. Особенно сильно болел висок. Из разбитого носа и губ густыми ручьями текла кровь.

— Где живешь? — спросил следователь, как только арестованный открыл глаза. — Слышишь? Где живешь?

Антониу пошевелил губами, но не издал ни единого звука. Он с трудом выпрямился на стуле. Он снова видел дом и Марию, которая сейчас глядела на него из-под своих длинных ресниц. «Можешь быть спокойна, дорогая, можешь не волноваться».

— Лучше скажи, — послышался голос позади него.

— Где живешь? — заорал следователь, откладывая пресс-папье. — Где живешь? Где живешь?

Антониу отрицательно покачал головой. Едва он сделал этот жест, как ему на голову надели ведро и вместе со стулом повалили на пол. Его держали за ноги и били, били, пинали по ведру, и от пинков он катался по полу. Потом с него сняли ведро, поставили на ноги, и он увидел лицо следователя, оравшего что-то, но не понял ни слова и снова мотался под градом ударов по комнате. Наконец его как мешок кинули на стул, стоявший между столом и шкафом, откуда он не мог выпасть. Лицо и одежда его были в запекшейся почерневшей крови, глаза заплыли, изо рта текла кровавая пена, а тело, будто лишенное костей, распласталось по стулу, Антониу тихо стонал, внутри у него хрипело и булькало. Чья-то рука ухватила его за волосы и стала трясти, будто пытаясь вырвать их все разом:

— Убью, собака!

И на лицо, на котором живого места не было, обрушился удар, еще один и еще, еще. Мир теперь потерял всякую реальность, и Антониу только вел счет времени, которое казалось ему бесконечным, но он думал, что все рано или поздно кончается и что это тоже подойдет к концу. Иногда вдруг из многих ударов он ощущал один наиболее болезненный, то видел чье-то лицо, то снова слышал вопросы: «Где живешь? Скажешь или нет? Где живешь, собака?» — а потом опять все заслонял оглушающий хаос ударов.

Внезапно он увидел совсем близко бледное ухмыляющееся лицо того тщедушного охранника, который взлохматил волосы старику. Антониу вдруг почувствовал острую боль на шее и вскрикнул. Боль эта была не сильнее, чем та, которую он ощущал от ударов, но она была совсем не такая. Он не понял, что это, но время от времени среди ударов его словно пронзало это болезненное ощущение, которое он чувствовал то на шее, то на руке, то на лбу. Лишь много позже он узнал, что пытавшие его палачи гасили об него свои сигареты.

Рассветало, когда особенно сильный удар палкой заставил его снова потерять сознание. На него вылили ведро воды, но он так и не пришел в себя. Лишь тогда пытка прекратилась.

12

На следующий вечер, когда он все еще был в полубессознательном состоянии, двое агентов, держа под руки, волоком втащили его в кабинет следователя, где снова продолжился допрос. Антониу с трудом понял, что опять спрашивают, где он живет. После нескольких ударов он снова потерял сознание. К нему в камеру пришел какой-то тип в белом халате, вежливо говорил с ним, внимательно осмотрел и как бы между делом спросил, где он живет. Антониу ничего не ответил. Даже если бы он захотел что-нибудь сказать, то вряд ли смог бы это сделать, настолько заплыл у него рот, и малейшее движение губ причиняло боль. Следующие несколько дней ему лечили раны. Все это время Антониу находился в состоянии, близком к бреду, снова видел Марию и товарищей, вспоминал, как его арестовали вместе с Сезариу, чувствовал удовлетворение из-за того, что не заговорил, и все это вперемешку с самыми различными сценами: то он видел футбольный матч, то лес, то животных, то моменты из своей жизни, то ему представлялось будущее, и он с трудом мог отличить, что было во сне и что наяву. Больше всего болели ожоги и распухший рот. Наверное, решив, что это хоть чем-то поможет, он даже засунул в рот палец и нащупал наиболее болезненные места. Сначала он даже не понял, где это оказался его палец, окунувшийся в теплую кровоточащую массу. После произведенного таким образом долгого и мучительного обследования он понял, что с ним сделали. В бесформенной опухоли, заполняющей рот, он смог нащупать всего три зуба. Остальные были выбиты.