До свидания там, наверху - [24]

Эдуар Перикур только что умер за Францию.

А у Эжена Ларивьера, воскресшего из мертвых, отныне впереди долгая жизнь, чтобы об этом помнить.

Эдуар задыхался, он весь извертелся и перекатился бы с одного края постели на другой, если бы его лодыжки и запястья не были стянуты. Альбер сжимал его плечи, руки, говорил с ним непрерывно. Он ему рассказывал. Тебя зовут Эжен, надеюсь, тебе нравится имя, потому что на складе другого не было. Но для того чтобы рассмеяться, он… Альберу было по-прежнему интересно, что Эдуар предпримет позже, когда у него возникнет желание пошутить.

Наконец сбылось.

Альбер сразу это понял, во двор, нещадно дымя, въехал фургон и остановился. Привязать Эдуара он не успевал, Альбер метнулся к двери, стремглав скатился по лестнице и окликнул санитара, который, зажав в руке бумагу, искал, к кому обратиться.

— Это насчет транспортировки раненого? — спросил Альбер.

Парень с облегчением кивнул, шофер фургона подошел к нему. Тяжело ступая, они поднялись по лестнице с носилками, где ткань была закреплена на двух жердях, и проследовали за Альбером в коридор.

— Предупреждаю, — сказал Альбер, — там воняет.

Здоровяк-санитар пожал плечами: мол, не привыкать. Он открыл дверь.

— И правда… — протянул он.

Действительно, даже Альбер, стоило ему выйти из палаты, по возвращении чувствовал, как от запаха гниения у него перехватывает дыхание.

Они разложили носилки на полу. Здоровяк, бывший за главного, опустил бумаги на изголовье и обошел вокруг кровати. Медлить было нечего. Один берется за ноги, другой поддерживает голову, и на счет три…

Раз — приготовились.

Два — приподняли.

Три — в тот момент, когда санитары подняли раненого, чтобы водрузить его на носилки, Альбер схватил дубликат, лежавший на изголовье, и заменил его на ордер Ларивьера.

— У вас есть морфин, чтобы сделать ему укол?

— Не дрейфь. У нас есть все, что нужно, — сказал тот, что пониже.

— Эй, — добавил Альбер, — вот его военный билет. Даю отдельно, понимаешь, на случай, вдруг вещи потеряются.

— Не дрейфь, — повторил второй, беря документ.

Они спустились к выходу и проследовали во двор. Эдуар покачивал головой, глаза были устремлены в пустоту. Альбер поднялся к нему в фургон и склонился над ним:

— Давай, Эжен, держись, все будет в порядке, вот увидишь.

Ему хотелось заплакать. Сзади санитар сказал:

— Слушай, кореш, нам пора ехать!

— Да-да, — кивнул Альбер.

Он сжал руки Эдуара. Стало быть, это ему и запомнится: пристально устремленные на него глаза Альбера, на которые в этот миг навернулись слезы.

Альбер поцеловал его в лоб:

— До скорого, да? — Он вылез из фургона и, перед тем как захлопнулась дверца, бросил: — Я приеду тебя навестить!

Альбер поискал платок, поднял голову. В раме открытого окна на третьем этаже лейтенант Прадель наблюдал за этой сценой, в задумчивости доставая свой портсигар.

Тем временем машина тронулась с места.

Выезжая со двора госпиталя, она выбросила черный дым, повисший в воздухе как заводская гарь, за завесой которого скрылся кузов фургона. Альбер повернулся к зданию. Прадель исчез. Окно на третьем этаже было закрыто.

Порыв ветра развеял выхлопные газы. Двор опустел. Альбер чувствовал, что и внутри у него тоже пустота и отчаяние. Он шмыгнул носом, похлопал по карманам в поисках носового платка.

— Черт, — сказал он.

Он забыл положить Эдуару его блокнот с рисунками!

В последующие дни в голове Альбера зародилось новое беспокойство, не дававшее ему спать. Если бы погибшим был он, то хотел бы, чтобы Сесиль получила официальное извещение, иначе говоря, формуляр, где бы вот так сообщалось, что он мертв, и все, ни убавить ни прибавить? О матери говорить не будем. Какую бы официальную бумагу та ни получила, она в подобном случае щедро оросит ее слезами, а потом повесит на стенку в гостиной.

Вопрос, стоит или нет извещать семью, терзал его с тех пор, как на дне вещмешка он нашел военный билет, украденный, когда он подыскивал Эдуару новые документы.

Там значилось: Эврар Луи, родился 13 июня 1892 года.

Альбер уже не помнил дату смерти рядового Эврара; в последние дни войны, но когда? Однако он помнил, что следовало предупредить родителей, живущих в Тулузе. Должно быть, у этого парня был тамошний выговор. Через несколько недель или месяцев, так как никто не найдет его следа, а его военного билета не будет, его сочтут пропавшим без вести, с Эвраром Луи все будет кончено. Когда в свой черед скончаются и его родители, кто вспомнит, что был такой Эврар Луи? Неужто мало было всех этих погибших и без вести пропавших, чтобы Альберу пришлось выдумать еще одного? А бедные родители, обреченные оплакивать пустоту?..

Возьмите, с одной стороны, Эжена Ларивьера, с другой — Луи Эврара, а между ними поставьте Эдуара Перикура, вручите все это солдату вроде Альбера Майяра, и вы погрузите его в безмерную печаль.

О семье Эдуара Перикура он не знал ровно ничего. Согласно документам, они проживали в шикарном квартале, вот и все. Но в шикарном или нет — на смерть сына это никак не влияет. Зачастую об этом событии родные узнавали из письма товарища, так как чиновники, так торопившиеся отправить его на смерть, теперь вовсе не спешили предупредить родных о его кончине…