– Мне и без вас хватает болячек. Принесите записку от своей мамаши, тогда мы подумаем, – говорил Тартаковский.
– К Тартаковскому пойдем? – Витька улыбнулся.
– Живешь – до всего доживешь, – сказал Сашка.
Подошел Павел Баулин.
– Привет, профессора! – Павел поздоровался с нами за руку, и мы приняли это как должное. – Не знаете, зачем Переверзев вызывает?
– Заявление подать.
– А вы подавали? – Павел почему-то подозрительно оглядел нас. – Зачем заявления? – спросил он.
– Формальность, Паша, формальность, – ответил Сашка.
– Может, обойдется? – спросил Павел. Он, кажется, думал, что от нас зависит, писать или не писать ему заявление.
– Пустяки, – сказал я. – Напишешь: прошу принять меня в училище, – и все.
– Я же не прошу. Мне предложили – я согласился. Получится опять как с техникумом. Уговаривали, пока уговорили. А когда я надумал уходить, две недели допрашивали, зачем заявление подавал. Не люблю. Вы меня подождите, я скоро.
От нечего делать мы посчитали деньги. В наличии оказалось десять рублей, и я положил их в карман. На крыльцо вышел Павел, брезгливо оглядел вымазанные чернилами пальцы.
– Хомут надели. Пошли к Попандопуло.
Ничего себе. Сашкино предложение побриться мгновенно померкло. А мы-то думали и не могли ничего придумать! Я только не был уверен, сумею ли выпить так, чтобы Павел не догадался, что пью я первый раз в жизни.
– Вот это мужской разговор, – сказал Сашка. – Сначала выпьем, потом побреемся.
– Может, не стоит? – спросил Витька. Он улыбался и смотрел на меня.
– Что не стоит? Выпить? Обязательно выпьем.
– Не люблю, когда коренной пролетарий разыгрывает интеллигента. Повязку нацепил, как фраер. – Это сказал Павел.
– Баулин! Зайдите ко мне. – В окне своего кабинета стоял Алеша. По-моему, он стоял уже давно и слышал весь разговор.
– До вечера у меня к тебе никаких дел нет.
– Зайдите ко мне, товарищ Баулин! – Алеша обеими руками откинул со лба волосы. Мы знали: он дружил с Павлом, но почему-то старался скрыть эту дружбу от посторонних.
– Пошел ты на белом катере… – ответил Павел.
Он перешел мостовую. Мы пошли за ним.
– Вернитесь! – крикнул Алеша.
– Привет! – сказал Сашка.
– Пойдем с нами! – крикнул Витька и от удовольствия потер руки.
Мы никогда не позволяли себе так разговаривать с Алешей. Но теперь чувство равенства стирало между нами грани и радовало остротой новизны.
Павел шел, метя своим клешем уличную пыль. Идти с ним рядом мешали прохожие. И мы то отставали, то забегали вперед и очень жалели, что никто из знакомых мальчишек не видит нас рядом с Павлом. А Павел нес по улице свою славу так же просто, как брюки клеш и тельняшку.
Винный погребок был похож на раковину, вставленную в стену жилого дома и выложенную по фасаду камнем-ракушечником. Под гулким сводом стояли бочки с вином и белели два мраморных столика. Стойка выступала на улицу, и темная глубина погребка исходила кислым запахом раздавленного винограда и знобким холодком. Чтобы посидеть в погребке, надо было обладать достоинствами, известными одному Попандопуло. Павла, например, в погребок не пускали. Он, как и прочие смертные, пил на улице, и прохожие обходили пьющих у стойки. А вот Жестянщика с компанией мы часто видели за столиками.
Попандопуло вытирал тряпкой стойку и монотонно выкрикивал:
– Стакан молодого вина – десять лет жизни.
Он ни к кому в отдельности не обращался, никого не уговаривал выпить. Но обещание десяти лет жизни действовало неотразимо. Малинового цвета пористый нос Попандопуло, казалось, пропитался вином. Нос нависал над верхней губой и придавал лицу вид унылой добродетели.
В прошлом Попандопуло был владельцем гостиницы и ресторана «Дюльбер», жил в собственной даче, ездил по городу в красном лакированном экипаже, одетый во фрак, с черным бантиком «собачья радость» на белой сорочке. Но таким мы знали его лишь по рассказам Жениного отца. Женин отец в то время выступал на эстраде ресторана и пел куплеты.
Павел облокотился на стойку и поднял четыре пальца. Стойку покрывала черная тень акаций, но все равно на улице было душно.
– Им тоже? – Попандопуло кивнул в нашу сторону.
– По-вашему, мы не люди? – вежливо спросил Сашка.
Попандопуло нацедил из бочки в глиняный кувшин и, не глядя, разлил вино по стаканам, не пролив при этом ни капли.
– Солнце, виноград, здоровье! – выкрикнул он.
Я чувствовал себя так, как будто сел за шахматную доску сыграть ответственную партию с незнакомым и сильным партнером. Я вдохнул, и в нос мне ударил теплый кисловатый запах. Витька пил маленькими глотками, страдальчески сдвинув брови. А Сашка выпил так, как будто в стакане было не вино, а сельтерская вода. Он даже рыгнул. Я сначала попробовал вино губами: оно было терпким и вяжущим. Я выпил, и во рту у меня стало так, как будто я съел кило недозрелого винограда.
– Хорошо! – сказал Павел.
– Ничего! – лицемерно ответил я.
Через минуту я вдруг ощутил в себе необыкновенную легкость. Мне казалось, что я могу оторваться от земли и полететь, если бы очень этого захотел. Но я не хотел: мне и на земле было хорошо.
– Здорово тебе отец подвесил, – сказал Павел.
Витька уставился на него зловеще блеснувшим глазом.
