До света - [5]

Патриарх спросил грубо:

– Видели Карантин?

– Да, – сказал Милн.

И ничего не добавил, потому что добавлять было нечего.

– Ну что? Будете работать?

– А почему бы вам не направить меня в армию? – предложил Милн. – Там я принесу больше пользы, чем растрачивая время и силы в дурацких маскарадах.

Патриарх сдержался. Все-таки перед ним сидел Наполеон. Этот замкнутый, высокомерный юноша с изумительной легкостью победил в четырех военных играх, начисто разгромив коллективный разум генштаба.

– Вы думаете, Милн, что у вас нет дублера? – прищурившись, спросил он.

– Думаю, что нет, – спокойно ответил Милн.

Он был прав. Легко заместить Спинозу: многим ли даже в то время был известен скромный шлифовальщик стекла? В крайнем случае соседи удивятся, решив, что нищий философ окончательно спятил. И очень сложно заместить полководца, который постоянно находится под прицелом тысяч внимательных глаз, чьи привычки, вкусы, наклонности изучены тщательно и до предела. Здесь мало одной внешности, внешность можно скопировать, это нетрудно. Но здесь должен быть темперамент Наполеона, и честолюбие Наполеона, и главное, – грандиозный военный талант Наполеона, иначе кандидат проиграет первое же сражение и все полетит к черту.

Патриарх сказал:

– Незачем направлять вас в армию, Милн. Поздно. Лет тридцать назад это, возможно, имело бы какой-то смысл, но не теперь. Война проиграна. Впрочем, и тридцать лет назад тоже не имело смысла: событиями тогда вершили не полководцы, а политики и дипломаты.

Милн пожал плечами:

– Помойка не есть артефакт развития. Помойка есть неизбежный порок нашей цивилизации. Вы осуществите ваш Поворот истории, «великий скачок», и она возникнет на сто лет раньше – только и всего.

На запястьях его краснели следы от наручников.

– Ладно, – миролюбиво заметил Патриарх. – Вы, конечно, меня переспорите. Вы научились дискутировать у себя в университете. Я хочу сказать другое: с вами была девушка, Милн, подумайте о Жанне. – Он посмотрел, какая будет реакция. Реакции не было. Милн сидел по-прежнему – нога за ногу. – Мы можем отправить ее в Карантин или на фронт с эшелоном «веселых сестер». «Сестры» неплохо зарабатывают – солдаты щедры, потому что не знают, будут ли они живы завтра…

Милн сухо ответил:

– Разве я отказываюсь работать на вас? Я не отказываюсь. Но Жанна пойдет со мной.

– Жозефиной Богарнэ? – ядовито спросил Патриарх. – Нет, Милн, Жанна останется здесь. Тогда мы будем уверены, что вы обойдетесь без самодеятельности. Обещаю вам, с ней ничего не случится.

Милн немного подумал.

– У меня вопрос, – сказал он.

– Пожалуйста.

– Что происходит с теми людьми, которых мы замещаем?

Патриарх выпятил нижнюю губу.

– Вы играли в бильярд, Милн? Шар бьет по шару. Мы вышибаем их дальше в прошлое. Если хотите – да! – в определенном смысле уничтожаем их!

Они помолчали.

– Хорошо, – наконец сказал Милн. – Но давайте быстрее. Надоело, честное слово. И не думайте, что вам удастся меня обмануть. Пока я не буду уверен, пока я не буду уверен, что все идет именно так, как надо…

– Не беспокойтесь, – устало сказал Патриарх. – Получите свою Жанну.

Он был разочарован. Неужели они ошиблись? Настоящий генерал Бонапарт при упоминании о Жанне просто пожал бы плечами. Что такое любовь, когда речь идет о власти и славе?

– Завтра же начинайте подготовку, – приказал он.

– Сегодня же, – ответил ему Милн.

Обоих привезли вечером, когда остывающее светило уходило, потрескивая, в длинные темно-зеленые тучи на горизонте и багровые тени протянулись от ворот через весь казарменный двор. Чингисхан сдался сам, не выдержав жажды, и его прикончили дезертиры, а Праксителя загнали на верхотуру вокзала, под дырявую арку, у него был пистолет, он отстреливался, а когда патроны кончились, бросился с пятиметровой высоты на бетонную площадь.

Милн сидел у окна и видел, как черный пикап с кровавыми, грубо намалеванными крестами въехал во двор и санитары в синих халатах выкатили из него носилки.

– Скорая помощь, – сказал кто-то.

Все побежали. И Милн побежал тоже. Однако в коридоре пропустил других и, прижавшись к пластиковой стене, кося по сторонам, прочел записку. Записку только что сунул раздатчик – не глядя, торопливым движением. «Встретимся в преисподней». Подписи, разумеется, не было. Он скатал крохотный замасленный шарик и проглотил его.

Преисподняя!

Механизм запускабыл таков, что кандидат обязательно должен быть идентичен темпору. Месту своей будущей персонификации. Это возможно в двух случаях: если уходишь в повтор – в собственное прошлое, тогда совмещаешься с самим собой, идентичность полная. И второе – когда идешь по программе и замещаешь реальное историческое лицо, безусловное подобие которому достигается в результате подготовки.

Вот и все. Третьего пути нет. Третий – преисподняя.

Он спустился во двор и вместе со всеми подошел к тому, что глыбилось на носилках.

Авиценна, немного впереди, сжимал слабые кулаки.

– Зачем уродовать? – тихо твердил он. – Зачем и кому это надо? Убили бы просто…

Старший санитар, закуривая, охотно объяснил:

– А чтобы тебе, например, веселее было смотреть. Ты сбежишь, и с тобой будет то же самое…