До света - [31]
– Через подвал института можно пройти в мастерские? – спросил Водак.
До меня не сразу дошло, о чем это он:
– Конечно.
– А через мастерские имеется выход в парк?
– Да, задняя дверь…
– У нас есть двенадцать часов, чтобы отсюда выбраться.
– Почему двенадцать? – шепотом спросил я.
Водак не ответил – схватил меня за халат и сильно дернул: «Снимай!» – стащил едва ли не силой, с треском разодрал на полосы и щедро, проплескивая на пол, полил спиртом.
– Почему двенадцать? – чуть не заорал я.
Водак обернулся ко мне:
– «Предел разума» – слышал?
Клейст, который, казалось, о чем-то мечтал, неожиданно процитировал – громко и ясно:
– «Если ситуация внутри границ отчуждения выйдет из-под контроля и в течение последующих двенадцати часов с момента отсчета не представится возможным вернуть ее в исходное состояние или если по оценке экспертов масштаб событий окажется сопоставим с угрозой регионального уровня…» – Короче говоря, – он прочертил пальцем по воздуху: – Тогда – бух!..
Мы замерли.
– Катарина! – сказал я, чувствуя, как стремительно пересыхает горло.
Водак крякнул с досадой и быстро посмотрел на меня.
– Она уже, наверное, в безопасности, – сказал он, комкая в ладонях остаток халата. – Гражданское население, как ты знаешь, эвакуируют в первую очередь.
Клейст отчетливо прищелкнул языком.
– Бомба не будет сброшена. Если вас беспокоит только это…
Водак на секунду застыл, а потом наклонился к нему, уперев руки в колени.
Лицом к лицу. Надо сказать, очень решительно.
– Вот, значит, оно как. Ты – «пророк»?
– Не надо меня пугать, – сказал Клейст, пытаясь хоть чуть-чуть отстраниться.
– Конечно, «пророк». А я думал, вас всех перебили.
– Как видишь, не всех…
– Я умру?
– Да, – сказал Клейст. – Тебя расстреляют.
– Кто?
– Они.
– Когда?
– Уже скоро.
– А он? – Водак поверх плеча указал на меня.
– Будет жить, – Клейст обжег ненавистью вдруг вспыхнувших водянистых глаз.
– Это точно?
– Точно.
Водак выпрямился.
– Не верю ни единому твоему слову…
– Сколько угодно. Пожалуйста, – вяло сказал Клейст.
Затрещали на первом этаже рамы. Солдаты проникли в здание.
– К черному ходу! – приглушенно распорядился Водак.
Клейст раскачивался как ни в чем не бывало.
– Ну!
– А мне, Густав, и здесь неплохо, – сообщил Клейст. – Я, пожалуй, останусь. Я ведь тоже скоро умру…
– Вольдемар, – умоляюще сказал я, прислушиваясь к тяжелому топоту снизу. – Вольдемар, ты только представь, а вдруг ты ошибся…
– Ошибка, к сожалению, исключена…
Водак, скрутив жгутом матерчатую полосу из халата, бросил ее – одним концом в спирт, другим – ближе к двери.
Как медведь, врастопырку присел на корточки.
– Ничего-ничего, он сейчас пойдет… Он сейчас побежит у меня как миленький…
Щелкнула зажигалка, и медленно, чтобы осознал побледневший Клейст, начал опускаться к намокнувшему жгуту желтый, трепещущий язычок огня.
О вторжении не могло быть и речи. Вне Заповедника руканы были совершенно беспомощны. Как слепые котята. Как новорожденные ночью в глухом лесу. Кстати говоря, по всем параметрам они и были новорожденными. Вылупившись из древесных чанов и содрав с себя липкий, студенистый кокон с шевелящимися ниточками ворсинок, они как сомнамбулы брели через сельву – неделю, две недели, месяц – пока не погибали от истощения. Путь их был усеян мертвыми попугаями. Биополе руканов летально воздействовало на птиц. Именно на птиц, исключая других представителей местной фауны. Позже выяснилось, что это поле интенсифицирует некоторые биохимические реакции, текущие в организме, и в результате птицы, с их ускоренным обменом веществ, просто сгорают в нем. Такого рукана подобрала, например, известная экспедиция Борхварта, посланная Бразильским академическим центром для изучения флоры малоисследованного района верхнего течения Гуапоре. Возможно, экспедиция эта имела и другие цели: собственно биологическое оснащение ее было довольно скудным, отсутствовали, скажем, стандартные пластиковые кассеты для хранения образцов, не было обязательного в подобных случаях набора химических реактивов, а альбомы для сбора коллекций явно отличались от общепринятых (скорее всего, были приобретены в каком-нибудь сомнительном магазинчике), зато в тщательно упакованных тюках так называемой экспедиции находились компактные, залитые в скорлупу вибропласта мощные спутниковые передатчики, способные поддерживать устойчивую связь – шифром, сразу в нескольких частотных диапазонах. От верховий Гуапоре до Зоны Информации по прямой было не более семидесяти километров – при технической оснащенности экспедиции сущие пустяки, – и Оракул в то время не был еще окружен сплошными заградительными кордонами. Найденный проводниками рукан уже не мог двигаться – он лежал на поляне, усыпанный, будто лоскутами, яркими, безжизненными птичьими тушками. Однако был еще жив – ворочал распухшим от муравьиных укусов фиолетовым языком, проборматывал невнятные обрывки того, что впоследствии было названо «прелюдией обращения». Совершенно бессмысленные, как утверждал Борхварт на официальном допросе. Правда, он не повторил ни одной из них, ссылаясь на потерю памяти, вызванную потрясением. Потрясение, вне всяких сомнений, было. Обнаружив рукана, Борхварт первым делом отослал назад всех носильщиков – якобы за помощью, поступок абсолютно дикий, если не помнить о передатчиках – и в решающую минуту остался вдвоем со своим помощником, неким Маццони, греком итальянского происхождения, настоящую личность которого так и не удалось установить. Носильщики ушли и вернулись через трое суток, приведя местного лекаря. Борхварт к тому времени потерял сознание и выглядел так, словно его с головы до ног ободрали напильником. Вероятно, к концу этого времени он уже полностью включился в биополе рукана и плясал «начальную фугу» – безостановочно, насколько хватало сил, – а потом повалился на землю и бился в такт лидирующей частоте энцефалоритма. Приведенный в чувство инъекциями стимуляторов, он сказал только одно: «Его съел рукан», – опять закатил глаза и провалился в беспамятство. Рукан лежал тут же, неподалеку – почему-то уже мертвый и высохший будто мумия. Вызванные эксперты обнаружили на траве вмятины от шасси и мельчайшие брызги машинного масла. Маццони, кем бы он ни был, исчез бесследно. Борхварта не без труда поставили на ноги в военном госпитале столицы, однако он упорно молчал, несмотря на непрерывные двенадцатичасовые допросы. Он пробыл наедине с руканом около восьмидесяти часов – больше, чем любой другой человек до и после этого случая. Ходили упорные слухи о каком-то принятом им «Завещании Неба», якобы записанном на магнитофон и содержащем обращение к Земле некоего Галактического содружества. Слухи, которые, к сожалению, ничем не были подтверждены. Кассеты безнадежно пропали, если только существовали вообще. Борхварта в конце концов отпустили за недостатком улик, и в тот же день он был застрелен неизвестным в аэропорту Рио-де-Жанейро, когда, по-видимому ошалев от свободы, ожидал рейса на Лондон.
