До свадьбы доживет - [5]

– Но я же сама, – сказала себе Тина, – я же сама с этим соглашалась. Юрочка, мол, натура творческая, ему нужен покой, тишина, чтобы не прерывалось течение его мысли, его внутреннее слушание музыки. Юрочка не сразу стал успешным композитором, которому предложения поступают со всех концов света. А она в него верила и помогала, как могла. Его дело было – творить. А ее – растить дочь, кормить их, веселить, создавать уют в доме.

Впрочем, он в последнее время очень часто произносил «я» вместо «мы». Вот только что в гостях сообщал: «Я был в Греции». Тоже удивительно было слушать. Однако она, услышав эту фразочку, как часто в последнее время, сказала себе, что это всего лишь оговорка, что не стоит даже внимание обращать. Вот они сидят рядом, пришли вместе – что еще ей надо?

Все это ерунда. Ненужные мелочи. Главное было совсем не в этом. И она, задыхаясь от стремительного движения домой, в родные стены, спрашивала и спрашивала себя об этом главном, зная, что с Юрой об этом говорить не будет. Не сможет она об этом заговорить. А главное было – венчание. Они же повенчались семнадцать лет назад! Причем, настоял на этом муж. Тогда время было такое: все широкомасштабно крестились и венчались. Сначала искали свои духовные пути, читали книжки, подчеркивали ключевые фразы. Потом шли в храм и проникались Богослужением. И стремились стать частью общего, влиться в мейнстрим, ожить от духовного обморока. Шло массовое восстановление разрушенных непутевыми предками храмов и строительство новых. Но постепенно православие стало входить в привычку, и те, кто стремился следовать модным веяниям, взялись поначалу иронизировать, а потом и критиковать то, к чему их поначалу прибило девятым валом.

Тина в детстве много времени проводила на море, и любила наблюдать, как оно перед штормом начинает волноваться, словно охваченное единым мощным порывом, как оно ревет, устремляя волны вверх и вдаль. И все, что только оказывается на поверхности бушующей воды, подчиняется ее власти. А потом шторм утихает, и на берегу обнаруживаются всякие клочки водорослей, бревна, даже непонятно как очутившееся в море тряпье и прочий мусор. Все это случайное барахло грозно вздымалось волнами и, казалось, тоже как-то осмысленно участвовало в общем движении. Но это только казалось. На берегу весь этот хлам не мог ровным счетом ничего. Так и с верой: Тина не осуждала тех, кто заодно со всеми устремился в даль светлую, а потом, не имея ни таланта, ни силы духа, чтобы верить, остались, как щепки, выброшенные прибоем, в пустоте. Но был момент в их с Юрой жизни, когда сердце ее заныло: его тетя, сестра отца, недавно спросила:

– Юр, ты по-настоящему веришь?

И он вдруг произнес:

– Не знаю. Я так…

– Вот и я – так, – засмеялась Юрина любимая тетя.

А сердце Тины после этих невинных фраз дрогнуло и затрепетало. Прежде он говорил иначе. И молился по утрам и вечерам, и на исповедь ходил, и причащался. А теперь – «так». Но она и тогда промолчала, не нашла в себе сил говорить об этом. Может быть, боялась услышать что-то страшное для себя?

И вот в тот момент, узнав от мужа о его убийственных планах на их будущее, она все хотела спросить: «А как же венчание?» Ведь он же сам много раз подряд повторял про то, что людям не дано разъединить то, что Бог соединил. Но о чем было спрашивать? И зачем? Если он уже целый год, как ответил сам себе на этот вопрос.

Она очень остро ощутила тогда, что вот оно: предательство. Настоящее, несомненное предательство, которому настолько нет оправдания, что и говорить не о чем. И судить такое предательство нет смысла: это уже не ее дело, а высших сил.

Уже на подходе к дому она услышала еще одну поразительную вещь: оказалось, муж планирует поселиться с Катей и ее десятилетней дочкой в их квартире. Тине тогда показалось, что она ослышалась. Может ли такое быть?

– А я? А мы с Лушей? – спросила она, остановившись.

– Лукерья, если захочет, может, конечно, остаться с нами. Но ведь и ты, и она прописаны на Кудринской. Впрочем, пусть она сама решает, – услышала Тина ответ.

– Не может быть! – вот что хотелось ей закричать – и после этого проснуться в собственной спальне рядом с мирно спящим мужем. Но оказалось – быть может все. И не только в кошмарном сне, а наяву. Причем, явь получается гораздо страшнее и безысходнее.

Вечный вопрос

С квартирой дело обстояло так. Поначалу, когда они с Юрой только поженились, их приняли к себе ее родители. Они вполне мирно жили в небольшой двухкомнатной квартире, плюсом которой было ее центральное местоположение и четырехметровые потолки, потому что в начале ХХ века архитекторы считали, что высокие потолки – это не только красиво и приятно, но еще и жизненно необходимо человеку. Так что в их жилище на Кудринской всегда казалось просторнее, чем было на самом деле. Все было бы хорошо, даже когда родилась Лукаша. Но только один существенный момент мешал их полному счастью: Юрочке негде было творить. Чтобы писать музыку, ему необходим был, как минимум, рояль и к нему впридачу какая-никакая отдельная комната со звукоизоляцией, чтобы его занятия не доводили соседей до белого каления. Вот тут Тина и придумала насобирать денег на хоть какую-то однокомнатную квартиру для Юрочкиных занятий. И ей тогда очень повезло: она тогда только-только начинала заниматься тем делом, которому потом полностью себя посвятила. Она ездила по европейским городам, ходила на блошиные рынки, откапывала всякие антикварные редкости, в которых прекрасно разбиралась. Она собирала все: и одежду, и нижнее белье, и фарфор, и холсты, свернутые в рулоны, потемневшие от времени, найденные на чердаках старых домов. Новые хозяева избавлялись от хлама и задаром отдавали старьевщикам барахло из мансард и чуланов, а те, в свою очередь, распродавали свои дармовые находки за сущие гроши. Тина с упоением рылась в вещах-обломках старой жизни, и ей везло. Она обладала легкой рукой и выуживала порой настоящие сокровища. Ветхую одежду она приводила в порядок и пристраивала в театры, на киностудии или модельерам. Театральные портные интересовались не столько самой разваливающейся вещицей, сколько фасоном и кроем. Они тщательно перерисовывали малейшие детали, чтобы артисты, одетые в точнейшие копии настоящих модных шедевров определенных эпох, чувствовали себя людьми того времени, в которое хотели перенести своих зрителей. Ветхая одежда на блошиных рынках продавалась порой связками: бери это барахло, милочка, и разбирайся дома, что тебе из этого нужно, а что можно смело выбрасывать на помойку. Но на помойку она ничего не отправляла, напротив: аккуратно укладывала в небольшой чемодан и везла в Москву. Таможенники никогда не просили ее показать, что она такое везет. Девушка со стандартным двадцатикилограммовым чемоданом не привлекала внимание.