До поворота (Кровавый Крым) - [21]

— М-да, — Мила стояла рядом, — Плохо дело. А ты, знаешь, даже весело их вот так за нос водить!

— Дура, мы чуть не вляпались! Ты должна мне все про них рассказать.

— Только не здесь. Держи вещи, — она сунула ему сумку, — нам на вокзал надо. Собаками поедем.

— Нет, постой!

— Слушай, там я тебе все обьясню. Честное слово, — она опять потащила его за собой.

Перрон был странно пустынен, желтые фонари в пыльных ореолах манили к себе, хотелось разбежаться вдоль перрона и долететь до них — но на пути вставали вдруг противоестественно-белые блики из светлых окон вперемежку с прямыми черными тенями, тоже совершенно противоестественными на фоне нормальной, здоровой прямоты перрона.

В здании вокзала они поняли, что проворонили последнюю электричку, а до харьковского поезда еще час с небольшим. Устав от дурацкой тяжелой сумки, Слава хотел остаться внутри здания, так, ему казалось, будет надежнее, но девочка молча пошла на улицу, не стала даже спорить.

— Эй, может ты поесть хочешь? — ему просто нужно было избавиться от пары банок этих ее дурацких ворованых консервов. — Мила, ты обещала мне все объяснить!

— Ну а что объяснять? — огрызнулась злобно девочка, — Бабах был дураком, но очень добрым. Марго эта — сука, та еще. Жора? Ну что Жора! Шестерки они, я же тебе говорила. Дела тут у них, вот и все. Главное — не напороться. Слушай, я выпить хочу! А то этот винт не тащит ни черта…Ненавижу стимуляторы, даже кофе, они на меня как-то не так действуют… Выпей со мной, а? — Сев на скамеечку, Мила разложила булочки, достала банку кабачковой икры и кружки.

— Нет, я водку вообще не пью, — Слава отрицательно покачал головой, ему не нравился запах всех этих напитков.

— Мне что, одной пить? Как алкоголику?!

— Да ладно, не сердись, — со страхом он смотрел, как она плеснула понемногу в кружки. «Женский алкоголизм практичаски неизлечим! Нужно ее как-то остановить». Взяв кружку, он почувствовал давящую тяжесть, будто олово неким алхимическим чудом перешло в свинец. Девочка, стукнув своей посудиной по его руке, влила в себя эту гадость залпом. «Авось! Не дохнут же люди сразу». — задержав зачем-то жидкость во рту, Слава чуть не выплюнул ее на траву, но сдержался и сглотнул. Неприятно обожгло пищевод и желудок, дернуло по глазам, на миг мускулистым кулаком сжало дыхательные пути… И прошло. Он взял протянутый Милой кусок булки и принялся судорожно жевать — хлеб потерял вкус хлеба и слегка отдавал сушеной петрушкой.

— Слушай, а открывалки-то у нас нет, — Мимла вертела в руках стеклянную банку с кабачковой икрой, — я тогда у тех водил брала. Черт дернул отдавать! Тащили-тащили…

— Давай, — тепло перестало быть жгучим, разлилось по телу. — Я локтем умею, — так Савватий открывал пару раз на пикнике похожую банку. Вернувшись к низенькому перрону, стлавшемуся почти по земле, Слава сел на асфальт и поставил банку рядом. Уперев локоть в крышку, посильнее нажал. Банка чпокнула и раскололась, перемешав в кучку стекло и содержимое. Посидев растерянно минуты две, Слава встал и пошел обратно; Мила вдруг стала безудержно хохотать, она пыталась что-то сказать, но тонула в собственном смехе…

— Знаешь, на что это было похоже? — наконец, смогла она выговорить, когда немного успокоилась, — Сидит себе молодой человек, красивый, сидит мечтает. Встал и оставил кучу. Что это за куча такая, ну посмотри сам!

Дествительно, если подойти поближе, казалось, что кто-то насрал.

— Пойдем-ка отсюда, только, давай еще по одной, а? Немножечко. — она снова плеснула в кружки и упаковала бутылку.

— Слушай, ты же ведь наркоманка, — Славу потихоньку развозило, — а они водку не пьют!

— Они и не пьют. Наркоманы пьют наркотики вместо чая и компотика! Твое здоровье! Это не я придумала, правда хорошо?

— А ты как же?

— Отходняк только, это такое похмелье, сильный очень будет. Ну и что? Да и вообще: не наркоманка я вовсе и водку не пью! Я — буду-ю-щая мать!

— Ты что, беременная?! — они свернули куда-то за вокзал, фонарей здесь не было, зато ярко светили близкие, по-южному объемные звезды.

— Нет еще, но обязательно буду! — сели, она положила голову к нему на колени, — Или ты имеешь что-нибудь против?

— Нельзя играть такими важными вещами! Ты совершенно не понимаешь ни что говоришь, ни что делаешь! — На Славу накатило странное чувство ясности, словно мир совершил долгожданный переход с головы на ноги, или как-то наоборот, это не важно… — Уйди от меня, не прикасайся своими грязными руками! — Мила хихикнула, и он ударил ее, не сильно, но девочка отлетела в сторону и, должно быть, больно стукнулась обо что-то. А он все продолжал говорить о главном, уже для себя, уходя куда-то в даль непонятного шаткого забора. Она была не нужна ему; раз это стало для него ясно, необходимо было бросить ее здесь и сейчас, здесь и сейчас, здесь и сечас… А, собственно, где это — здесь? И который час? Слава повернулся и побежал обратно. Ноги двигались туго, зато каждый шаг переносил Славу не только вперед, но и вверх, к желтым нимбам. Святые ждали, геометрично склонив безликие передние части вытянутых мордочек, святые требовали подвига, святые были все одинаковые — каждый из них мог оказаться Главным. И вот, когда до гладкой мордочки Главного осталось полтора взмаха ног, между Ним и Славой возникла жирная, мерзкая, ночная бабочка. В мохнатых лапках бабочка держала банку кабачковой икры!.. Слава испугался, сник. С трудом отыскав место своего неудачного старта, он обнаружил только сумку с продуктами и одеялом — взвалил ее на плечо, решил вернуться обратно к вокзалу… Но по дороге наткнулся на белый жигуль и остановился в задумчивости, не зная с какой стороны его лучше обойти. У одной дверцы нескладный мужчина спорил с высокой стройной женщиной, у другой двое парней пытались удержать какую-то брыкающуюся тень: