До Новембер - [19]

взбирается ко мне на колени.

— Чёрт, — шипит Ашер, выходя.

Он убирает Биста от меня и

притягивает меня к себе в руки. —

Детка, всё хорошо. Успокойся.

— Я ду... Я... Я думала, что Биста

ранили, но ничего такого не нашла.

Почему

на

нём

кровь?

—

всхлипываю я, пока он гладит меня

по спине, прижимая ближе.

— Бист в порядке, но нам нужно

позвонить

в

полицию.

Кто-то

пробрался в дом и воспользовался

чем-то красным, чтобы написать на

стене.

Каким-то

образом

Бист

вляпался в это, прежде чем его

закрыли наверху.

Не дожидаясь окончания его

слов, я бегу в свою комнату. В

гостиной бардак. А на стене красным

буквами,

похожими

на

кровь,

написано сообщение.

Ни теней, ни огня,

Ни рассвета, ни дня,

Ни луны и ни солнца в помине,

Ни небес, ни земли,

Ни просвета вдали,

Ни границ, ни предметов, ни

сини,

Ни дорог, ни ручьёв,

Ни начал, ни концов,

Ни озябшего шпиля часовни,

Ни приезда гостей,

Ни утех, ни затей,

Никуда и не выбраться ровно,

Ни письма, ни газет,

Ни блаженства, ни бед,

Ни вестей ни с востока, ни с

юга,

Ни пчелы, ни цветка,

Ни живого листка,

Ни тепла, ни утех, ни досуга,

Но туман, но разлад,

Но слова невпопад –

Но-ябрь!

— Что за чёрт? — шепчу я, когда

Ашер поднимает меня на руки и

выносит обратно на улицу. — Я знаю

это стихотворение. Это «Ноябрь»,

Томаса Гуда. Зачем кому-то писать

его на моей стене? — спрашиваю я,

стараясь понять, что значат эти

слова.

— Без понятия, — отвечает он.

А я уверена, что ощущаю, как он

целует меня в макушку.

— Знаешь, я могу идти, — ворчу

я.

Он

ничего

не

отвечает

и

продолжает нести, пока не опускает

на пассажирское сиденье своего

джипа. Мои ноги стоят на выступе, и

он располагается между ними. Его

руки по-прежнему обернуты вокруг

моего тела, но одной он достаёт

телефон из заднего кармана.

— Привет, пап. Есть проблема. Я

в доме Большого Майка с его

дочерью, Новембер. В её комнату

вломились. Да, дочь Майка. Мы

сейчас не будем говорить об этом

дерьме.

Хорошо,

увидимся,

—

закрывая телефон, он перекидывает

его через меня на водительское

сиденье.

Я смотрю вниз на свои руки.

Они покрыты какой-то красной

дрянью так же, как и джинсы. Я не

могу перестать задаваться вопросом,

кто это сделал и зачем.

— Детка, посмотри на меня! —

Я поднимаю глаза и вижу в его

взгляде теплоту и обеспокоенность.

— Я удостоверюсь, что ты будешь в

безопасности. Обещаю.

Глядя в его глаза, освещённые

фарами от джипа, я вижу, как он

волнуется, так что рассказываю о

Нью-Йорке и о нападении, после

которого я уехала. Он слушает меня.

Его глаза темнеют, а челюсти

сжимаются с каждым последующим

словом. Когда я заканчиваю, он

качает головой и притягивает в свои

объятия. Я думаю, это больше для

него, чем для меня.

— Спасибо, что помогаешь мне,

— произношу я.

— Ты, — говорит он, целуя меня

в макушку, — никогда больше не

должна меня благодарить за то, что я

хочу делать.

— Я рада, что ты здесь.

И

это

не

ложь.

Я

даже

представить

не

могу,

что

бы

случилось, приди я домой одна.

— Чёрт, детка, я тоже, —

подтверждает он, тяжело выдыхая.

Я

смотрю

вниз

на

Биста,

который сидит у наших ног с

поднятой головой и ждёт, когда мы

пойдём на прогулку, или он сможет

полакомиться моими угощениями

для него. Его голова наклоняется в

сторону, когда я обращаюсь к нему:

— Похоже, тебе нужно принять

ванну, приятель, — он наклоняет

голову в другую сторону. — Когда ты

закончишь, я сделаю то же самое, —

и тогда я понимаю, что снова говорю

с собакой.

Я поднимаю взгляд и смотрю на

Ашера, который улыбается. Я говорю

первое, что приходит мне в голову.

—

Я

похожа

на

Кэрри?

(прим.перев.

главная

героиня

одноименного

романа

Стивена

Кинга, в конце которого была облита

свиной кровью) — он смеётся и

целует меня в лоб.

— Да, ты покрыта чем-то

красным после объятий со своей

собакой. Когда мой папа приедет

сюда и всё проверит, ты сможешь

принять ванну.

— О, Господи, — я шепчу в

ужасе, когда вспоминаю, что его отец

— шериф. — Твой отец приедет

сюда?

— Да, детка. Он же шериф.

— О, боже, твой отец приедет,

— повторяю я.

Недолго думая, я беру край его

рубашки и начинаю вытирать ею

лицо.

— Так лучше? — спрашиваю я.

— Не могу поверить, что ты

только

что

это

сделала,

—

произносит он в шоке.

— О, боже. Твой отец встретится

со мной, а я похожа на Кэрри, — ною

я.

Мои руки всё ещё держат край

его рубашки, так что я повторяю

процесс по очищению лица. Затем я

использую

другую

сторону

и

вытираю ею руки. Я смотрю на него,

потому что он ничего не говорит.

— Не могу поверить, что ты это

сделала.

— Хорошо! Я хотя бы убрала

большую часть этой дряни с лица? —

спрашиваю я.

— Ты будешь должна мне новую

рубашку, — говорит он мне.

— Ладно, без проблем. Но

красной дряни больше нет?

— Да, детка. Этой дряни почти

не осталось, но теперь я не знаю,

хочу ли я поцеловать тебя или

отшлёпать за это дерьмо.

— Подумаешь, — шепчу я и

прижимаюсь к его груди, дабы

спрятать широкую улыбку на моём

лице.

Мой желудок делает сальто от

мысли о его поцелуе. Две минуты

спустя на дороге возникают красные