До комунизма оставалось лет пятнадцать-двадцать - [6]

— Разумеется мертвый. Как и ты.

Юре сделалось нехорошо. Наверное, со стороны это было очень заметно, потому что глаза гитариста полезли на лоб от изумления.

— Так ты до сих пор ничегошеньки не понял?!

— Н-нет... — пролепетал Юра.

— Да ты что! Вот это надо же, — парень тяжело вздохнул и принялся терпеливо объяснять: — Я погиб, когда обвалился корпус психушки с частью горы. Тебя утопило в потоке или занесло селем. Понял? (Юра недоверчиво кивнул.) Ты же не дышишь. Тебе только кажется, что ты вдыхаешь и выдыхаешь. Понюхай: здесь нет никаких запахов! (Юра последовал совету гитариста и с ужасом обнаружил, что тот прав.) А твоя пупочка... Знаешь, откуда она приходила? (“С Сырца”, — сказал Юра.) Верно. А что было когда-то на этом самом Сырце? (Юра молча смотрел на гитариста.) Ты разве не заметил пулевых ран у нее на груди?

— Я ран вообще никогда не видел, — попытался оправдаться Юра.

— Я тоже, — согласился гитарист. — Но хоть медицинскую энциклопедию можно было почитать, пока ты был жив?.. Ладно, не в этом дело. Ты лучше скажи, кто и когда мог раздеть ее на Сырце и прихлопнуть?

Юра просто терялся в догадках. Парень отложил гитару, встал и процедил:

— Ты хоть краем глаза заглядывал в “Бурю” Эренбурга? (Юра потерянно молчал.) Ты не слышал про Бабий Яр? Не слышал!!!

Так как Юра продолжал молчать, гитарист прошептал: “Вот так мы знаем историю Отечественной войны и своего города, м-м-м-мать твою!” — и принялся расхаживать взад-вперед. Наконец сказал:

— Так вот, пусюнчик. Твою пупочку расстреляли в Бабьем Яру лет двадцать тому. Это было во время оккупации. Она мертвая, понял? И она, и я, и ты тоже. Протри свои паршивые зенки: мы под землей! Под нами земля, над нами тоже земля (парень ткнул пальцем в черный потолок со странным рисунком, похожим на речное дно), и вокруг нас, и в нас. Мы — это земля. Уже земля. Мы бродим здесь, а не лежим в гробах, потому что хоронил нас сель, а не человек. А ее труп полили бензином и сожгли, когда в сорок третьем фрицы драпали отсюда. Понял?

Юра зашатался, икнул и сел. Его тошнило.

Значит, все они мертвецы. И он. И этот парень. А вдруг гитарист сейчас набросится на него и чего доброго начнет грызть, кусать и рвать на части?! Кто его знает, какие они, покойники...

— Ты чего? Сдрейфил? — участливо спросил парень. Юра быстро кивнул. — Мертвецов испугался? Эх, деточка! Ты же сам такой, как я. Ворон ворону глаз не выклюет, заруби это на своем сопливом носу.

Впрочем, я тебя понимаю. Еще гениальный Пушкин сказал:

Боже, парень я несильный!

Съест меня упырь совсем,

Коли сам земли могильной

Я с молитвою не съем.

Молитвы ты никакой не знаешь, тут и гадать нечего. Но горсть землицы предложить тебе могу. Вот, получи и распишись.

Юра с отвращением оттолкнул руку парня... и тут словно какая-то невидимая пружина соскочила внутри. Он весь затрясся, упал на спину и царапая ногтями земляной пол истерически завопил:

— Нет, нет! Я хочу назад! Пустите меня, пустите!

— Кто тебя держит? Попробуй.

Со странной смесью иронии и участия гитарист наблюдал, как Юра перевернулся на живот, встал на четвереньки, вскарабкался по стоявшей наклонно балке и прыгнул вверх. Ладони скользнули по потолку, и их обожгло неведомым огнем. Юра взвизгнул, свалился на груду кирпича, не обращая ни малейшего внимания на раздирающую боль в пальцах опять вскарабкался по балке, опять прыгнул, обжегся, упал...

— Может, хватит? — устало спросил парень после пятой неудачной попытки. Юра обессиленно привалился боком к балке. Никакой боли от ушибов он не чувствовал, словно вовсе и не падал несколько раз подряд с шестиметровой высоты. Зато ладони и пальцы буквально горели. Юра сидел и громко всхлипывал. Гитарист обнял его за плечи и попытался утешить:

— Ну-ну, что ты, что ты! Не надо. Это все ни к чему. Теперь тебе наверх не попасть просто так... Да не хнычь ты, рева-корова! Мужик ты или баба, в конце концов?!

Юра по-детски отпихивался локтями и все продолжал рыдать. Наконец он немного успокоился и невнятно проговорил сквозь всхлипывания:

— Я здесь не хо-чу... Я хочу назад... Там у меня мам... мам... мам-ма оста-лась... Как она без меня?.. Батя на войне... Баба Маня ум... ум... умер-ла... Одна мам-ка... Братан стар... ший уе... уе... уехал... Сестра за-муж... Од-дна она... Назад хочу... Там светло...

— Нет тебе назад дороги, — парень сочувственно вздохнул. — А реветь прекрати. Нехорошо. Ну что тебе сделать? Песенку спеть? Ладно, нюня, слушай:

А на кладбище

все спокойненько,

Все там померли,

все покойники,

Ну а также там

по традиции

Ни дружинников,

ни милиции...

О-о-о-ой, замолчи! Ну пошутил я неудачно, ну дурак я! Ну что ты сделаешь, — гитарист нервно забил по струнам, потому что Юра разрыдался пуще прежнего.

— Вот брошу тебя здесь, и плачь сколько влезет, — пригрозил он.

В этот момент на вздрагивающее плечо Юры легла нежная ледяная ручка. Он всхлипнул в последний раз, вытянулся, медленно отнял заплаканное лицо от ладоней и замер. Рука ласково погладила плечи, спину, потом маленькие пальчики зарылись в его мягкие волосы на затылке. Юра прекрасно знал, кто ласкает его, поэтому не смел обернуться, чтобы не заглянуть ненароком в темно-карие глаза, мертвые много лет, чтобы не увидеть прекрасное нагое тело, бледную прозрачную кожу... Юра почувствовал, что краснеет. Гитарист смотрел ему за спину выпучив глаза.