До и после - [38]

Эзра не заговорил, так что я продолжила, и чтобы заполнить тишину, и чтобы уменьшить чувство бессилия.

— Попытки коротко охарактеризовать себя на бумаге могут привести в отчаяние.

— Почему?

— Не знаю... нужно свести все, ну, к основным пунктам. И если у тебя нет замечательных, важных для колледжа пунктов, ты вроде как в пролете. Гораздо легче, когда есть что-то, в чем ты хорош и что можно просто показать им. Например, футбол, или танцы, или... — Я покачала головой. — Не хочу умалять все усилия, которые ты приложил ради этого. Просто хочу сказать, что жалею, что не посвящала больше времени бегу по пересеченной местности, или... вращению тарелок, или чему-то еще.

— Ты умеешь вращать тарелки?

— О, я просто бог вращающихся тарелок, — сказала я.

Губы Эзры дернулись.

— Почему ты никогда не улыбаешься по-настоящему? — спросила я.

— У меня зубы кривые.

— Не кривые.

— Кривые. — Он показал зубы, и точно, нижние передние стояли не очень ровно. — Все дети в начальной школе смеялись надо мной, — сказал он. — Никто не обслуживал меня в ресторанах. Мне приходилось надевать на голову бумажный пакет с двумя прорезами для глаз, а маленькие дети, завидев меня, с криками убегали.

— Заткнись.

— Это правда.

— Почему ты никогда не улыбаешься?

— Я улыбаюсь.

— Не когда выигрываешь. Ты никогда не улыбаешься во время игры. Когда Кэс на поле, видно, что он получает огромное удовольствие. Но ты никогда не выглядишь счастливым.

— Я не Кэс.

Я почувствовала, как вспыхнуло лицо. Иногда я сама не замечаю, как говорю о нем.

— Но разве ты это не любишь?

— Футбол?

— Нет, крутить тарелки.

Еще одно движение губ.

— Да, я люблю футбол. Не могу сказать, что испытываю какие-либо положительные или отрицательные эмоции к вращению тарелок.

— Тогда почему ты не выглядишь счастливым, когда играешь? Ты лучший. Тебя можно посчитать самым счастливым парнем в мире.

— Когда ты что-то любишь, ты не можешь быть счастлив все время, разве нет? Поэтому ты любишь это. Оно заставляет тебя испытывать разные чувства, не только счастье. Оно может принести боль, может выводить из себя, но... это заставляет тебя чувствовать, понимаешь?

Я сразу же вспомнила, как Кэс целовал Молли Макдауэлл в кабинете домоводства. Любил ли он когда-нибудь что-то вот так же? Я смотрела, как он перекидывает мяч Джордану, послеполуденное солнце освещало его спину, и неожиданно перенеслась в то время, когда у него были костлявые плечи и бледная кожа, и мы вместе ходили в бассейн в начальной школе. В те дни, когда мы были достаточно маленькими, чтобы плавать на досках и надевать дурацкие яркие очки для плавания, после которых вокруг глаз оставались красные круги. Это было до того, как я стала умолять маму купить мне бикини, до того, как время и тренировки дважды в день сделали плечи Кэса шире. Тогда были только он и я. Где-то обязательно должна существовать альтернативная вселенная, в которой это чувство никогда не исчезало. В которой никогда не случалось, что он там, а я здесь. В которой он никогда не уезжал туда, куда я не могу последовать.

Я поняла, что Эзра наблюдает за мной, но он сказал только:

— Думаю, мне пора возвращаться.

— Хорошо.

У меня не было желания уходить. Так что я просто повернулась обратно к воде. Удаляющиеся шаги Эзры затерялись в шуме набегающих на песок волн.

19

Этим же вечером я закинула сумку в дверь кухни и прокричала:

— Я дома!

Мои слова затихли в глубине дома. Он выглядел пустым. Свет не горел. Я была одна.

Или мне так показалось.

— Девон?

В дверном проеме появилась мама. Выражение ее лица было серьезным, и это заставило меня остановиться на полпути к холодильнику, куда я направилась в надежде отыскать что-нибудь перекусить с дороги.

— Что такое?

— Идем в папин кабинет. Нам надо поговорить.

Папин кабинет располагался на первом этаже. Там было большое панорамное окно, выходившее на задний двор. Я пялилась в темноту, пока мама садилась, а папа, уже сидевший за столом, перекладывал какие-то бумаги.

— Что такое? — снова спросила я. У меня засосало под ложечкой. Я попыталась улыбнуться.

У нас уже был похожий разговор раньше, когда они впервые предложили, чтобы Фостер приехал пожить у нас. Только в тот раз мы сидели в гостиной и ели печенье, и родители вели себя совсем по-другому. Теперь мама смотрела в окно, сложив руки перед собой и сжав губы. Она выглядела... грустной.

— Ты знаешь, — заговорил папа, — что когда мы согласились взять Фостера, то предполагали, что это... временная ситуация. Мы опекуны Фостера, но его мама все еще имеет законное право решать, что лучше для него: остаться здесь или вернуться жить с ней.

Желудок сразу ухнул куда-то вниз, а в голову ударила кровь, поднявшись вверх по шее и залив щеки краской. Фостер не может вернуться туда. Он там сломается.

В одно мгновение, крохотное, как головка самой маленькой булавки, я была сосредоточена, как Эзра. Я была готова сражаться за Фостера.

А потом папа снова заговорил.

— Мы поддерживали связь с Элизабет и с социальным работником Фостера, и... — Он набрал воздуха в грудь. — Милая, Элизабет отказалась от своих родительских прав. Она разрешит нам его усыновить.