До горького конца - [14]

— Все вздор, душа моя. Что вы знаете об его добродушии? Вы видели его только в окно, можете ли вы судить о нем?

— Я видела его сегодня, как возвращалась от вечерни. Он говорил со мной и прошел со мной немного и был очень любезен.

Мистрис Джемс взглянула на нее задумчиво, почти с неудовольствием. Мистер Ворт ручался за степенность жильца, а мистер Вальгрев не был в первом цвете молодости и не отличался вкрадчивыми манерами, с которыми женщины соединяют идею об опасности. Тем не менее ему не следовало ухаживать за дочерью Ричарда Редмайна. Никакого сближения между ними нельзя было допустить.

— Много ли прошел он с вами? — спросила мистрис Джемс строго.

Грация покраснела. Это было, конечно, очень неблагоразумно, ибо она не имела никакой причины краснеть, но такой строгий допрос из-за таких пустяков привел в негодование вспыльчивую девушку.

— Он подошел ко мне на повороте и проводил меня до дому.

— Так он шел с вами всю дорогу? Как же вы говорите немного?

— Я не могла помешать ему идти рядом со мной, тетушка, и говорить со мной. Я не могла обойтись с мим грубо когда он был так почтителен со мной, словно я женщина его круга.

— Не знаю, понравилось ли бы вашему отцу, что вы разговариваете с незнакомыми мужчинами, — сказала тетушка Ганна.

— Не знаю, понравилось ли бы отцу, что мы пускаем к себе жильцов, — возразила Грация, и мистрис Джемс прикусила язык, поняв, наконец, что ее экономические расчеты побудили ее на такой поступок, который Ричард Редмайн — самый гордый человек, какой когда-либо существовал в Кенте — счел бы оскорблением своего рода.

— Полно, полно! — воскликнул дядя Джемс. — Вы, верно, ссоритесь. Что за беда, что девушка отвечала учтиво джентльмену, заговорившему с ней? Не бежать же ей было от него, как от дракона, готового проглотить ее? Я люблю, чтобы девушка умела говорить смело и просто. Он джентльмен, за это нам ручается мистер Ворт, который иначе не стал бы рекомендовать его нам.

— Не его дело провожать Грацию, — сказала мистрис Джеме.

— Он не провожал меня, тетушка! — воскликнула Грация с негодованием. — Что за вздор приходит вам и голову? Он был в церкви и я была в церкви, и нам пришлось возвращаться по одной дороге.

— Ну, хорошо, пусть будет по-вашему, — вздохнула тетушка. — Но в следующее воскресенье вы не пойдете к вечерней службе.

В эту минуту сам виновник разговора подошел к растворенному окну, ища общество, и дружески заговорил с Джемсом Редмайном об окрестных видах а вообще о предметах, которыми, по его предположению, должен был интересоваться фермер. Грация удалилась в угол комнаты и открыла книгу с гимнами, но как ни старалась она сосредоточить внимание на знакомых стихах, слух ее не отрывался от флегматического голоса жильца, голоса так не похожего на все знакомые ей кентские голоса.

В Брайервуде было семейным обычаем проводить воскресные вечера и вообще все свободные вечера, более или менее, в саду. Появление жильца не могло сразу изменить заведенного порядка вещей. Джемс Редмайн взял свою трубку и ящик с табаком, молодые люди перенесли стол и стулья под большой кедр, и скоро все семейство уселось там по обыкновению, и только мистер Вальгрев сомнительно переминался с ноги на ногу возле них, продолжая рассуждать с фермером о земледелии.

— Принеси-ка мистеру Вальгри кресло, Чарли, — сказал Джемс сыну. — Он, может быть, не откажется выкурить сигару с нами по-домашнему.

— С величайшим удовольствием, — отвечал мистер Вальгрев. — Но я попрошу вас принести мне не кресло, а стул, Чарли. Вы действительно позволите мне выкурить здесь сигару, мистрис Редмайн?

— Бог с вами, — отвечал за нее муж. — Она не имеет ничего против табаку, она к нему давно привыкла. Садитесь и будьте, как дома. Если вы не брезгуете таким напитками, как можжевеловая настойка, я могу вам ее предложить.

— Благодарю вас. Нет ничего лучше можжевеловой настойки, но я принужден соблюдать строгую диету.

— Вы, вероятно, принадлежите к одному из обществ воздержания, — сказала тетушка Ганна, к стыду своей племянницы.

— Нет, я хотел сказать, что мне вредно пить что-нибудь крепче хереса с содовою водой.

— Вот это я называю помоями, — сказал фермер, и Грация опять вспыхнула. Пансионское воспитание сделало ее чувствительною к подобным мелочам.

Мистер Вальгрев уселся между ними и закурил сигару.

— Мне очень приятно быть принятым в ваш семейный кружок, — сказал он. — О прелести одиночества можно говорить только в толпе, но, очутившись среди меленых полей, человек начинает ценить общество своих ближних.

Солнце зашло за ряд лип и смоковниц, и небо изменилось из золотого в розовое и из розового в пунцовое пока мистер Вальгрев разговаривал и курил под кедром. Грация сидела немного поодаль, за массивною фигурой кузена своего Чарли. Мало-помалу разговор отдалился от земледелия и вместе с тем от Джемса Редмайна, который не мог говорить ни о чем, кроме урожаев, ярмарок и самых обыденных предметов. Мало-помалу разговор был покинут всеми, кроме мистера Вальгрева и Грации, хотя последняя только стыдливо отвечала, редко решаясь высказать свою собственную мысль.

Дремать в воскресные вечера было неизменным обыкновением тетушки Ганны. Во все другие вечера она была бодра и деятельна до последней степени, хотя в будни работала втрое более, чем в праздники, по богослужение, парадный чепец на голове, чтение Библии и вообще торжественная обстановка воскресных дней располагали ко сну, и более получаса после вечернего чая она не могла сидеть с открытыми глазами. В этот вечер спокойный разговор мистера Вальгрева, с безмолвными промежутками, когда он задумчиво курил сигару и любовался небом, усиливал снотворное влияние дня, и тетушка Ганна, намеревавшаяся не спускать глаз с племянницы и жильца, впала в сладкую дремоту, скрестив свои работящие руки на нарядном шелковом переднике и тихо кивая головой в воскресном чепце.