До ее встречи со мной - [9]

Когда они вышли, Грэм все еще улыбался сам себе.

– Ну что, увидела? – спросил он Элис.

– Увидела что? – спросила она с педантичной серьезностью. Хоть какие-то черты характера она унаследовала от него.

– Была в том кадре твоя школа?

– Какая школа?

– Твоя, какая же еще.

– С какой стати там должна была быть моя школа?

Ага. Вот оно что.

– Я думал, мы именно за этим сюда пришли, Элис: потому что ты хотела увидеть свою школу.

– Нет. – Она снова нахмурилась.

– Разве все твои друзья не ходили на этот фильм на этой неделе?

– Нет.

Ну да, конечно.

– И как тебе?

– По-моему, пустая трата времени и денег. Они даже не показывали никаких интересных мест вроде Африки. Смешно было, только когда сломался проектор.

Тоже верно. Они сели в машину Грэма и осторожно тронулись в сторону ее любимого кафе в Хайгейте. Он знал, что оно ее любимое, потому что за три года таких воскресных вылазок они посетили каждое кафе в северной части Лондона. Как всегда, они заказали шоколадные эклеры. Грэм ел руками, Элис – вилкой. Ни он, ни она никак это не комментировали, как не говорили и о других признаках, отличавших ее от той девочки, которой она могла бы стать, не уйди он из дома. Грэм считал, что говорить об этом нечестно, и надеялся, что сама она этого не замечает. Она, конечно же, замечала, но Барбара учила ее, что неприлично указывать людям на их дурные манеры.

Вытерев рот салфеткой – ее мать всегда говорила, что не обязательно выглядеть как клоун, – она спокойно проговорила:

– Мама сказала, что ты хочешь посмотреть именно этот фильм.

– Вот как? Она объяснила – почему?

– Она сказала, что ты хочешь увидеть Энн в… как это… «в одной из ее самых убедительных ролей», – кажется, так. – Она невозмутимо смотрела на него.

Грэм разозлился, но срывать свой гнев на Элис не собирался.

– Мама, видимо, пошутила, – сказал он. – Давай мы тоже с ней пошутим. Давай скажем, что не посмотрели «На седьмом небе», потому что все билеты были раскуплены, и пошли вместо этого на нового «Джеймса Бонда».

Наверняка сейчас идет какой-нибудь новый «Джеймс Бонд», не может быть, чтоб не шел.

– Хорошо. – Элис улыбнулась, и Грэм подумал: «Все-таки она пошла в меня». Но может быть, ему так кажется, только когда она соглашается с ним.

Некоторое время они молча пили чай, потом она сказала:

– Правда, папа, это был не очень хороший фильм?

– Боюсь, что не очень.

Еще одна пауза. Потом он спросил, неуверенно, но считая, что она ждет такого вопроса:

– Как тебе Энн?

– Кошмарно! – яростно ответила Элис. (Все-таки она в Барбару; ему только показалось.) – Кошмарная телка.

Грэм, как всегда, не стал реагировать на ее словарные открытия.

– Она просто играла роль, – сказал он скорее примирительно, нежели нравоучительно.

– Чертовски правдоподобно.

Грэм посмотрел на открытое, приятное, еще не сформировавшееся лицо дочери. В какую сторону оно устремится, спрашивал он себя: в странное сочетание заостренности и пухлости, которое теперь ассоциировалось у него с Барбарой, или в задумчивую, сдержанную, терпеливую продолговатость? Ради ее же блага он надеялся, что она не будет походить ни на одного из родителей.

Они допили чай, и Грэм еще медленнее, чем обычно, повез ее обратно к Барбаре. Теперь он именно так называл это место. Раньше казалось, что там его дом, но теперь это был дом Барбары, который, однако, даже не пытался выглядеть иначе. Грэм немного презирал дом за то, что тот не перекрасился, никак не изменился, не совершил никакого символического акта, отмечающего его принадлежность новому, одиночному владельцу. Дом явно был на стороне Барбары. Причем, по всей видимости, с самого начала. Каждую неделю его неизменность должна была напоминать Грэму о его собственном… двуличии, что ли.

Возможно; хотя Барбара уже не чувствовала его предательства так остро, как хотела ему показать. Барбара всегда относилась к эмоциям по-марксистски, считая, что кто не работает, тот не ест: эмоциям не следовало существовать просто так. Кроме того, она уже несколько лет интересовалась дочерью и домом больше, чем мужем. Люди ждали, что она будет кричать «Караул, ограбили», и она кричала, но при этом не очень-то верила сама себе.

Это было последнее воскресенье месяца; как обычно, Элис проскользнула в дом под локтем Барбары, а та вручила Грэму конверт. В нем содержался список дополнительных затрат за месяц, которые, по ее мнению, он должен был компенсировать. Иногда там был счет за какое-нибудь явное баловство, которое Барбара считала необходимым для Элис, чтобы залечить рану неизвестной локализации, нанесенную ей уходом Грэма. На такое требование сказать было нечего, и он, скривившись, выписывал чек.

Грэм сунул конверт в карман, не говоря ни слова. Обычно ответом служил другой конверт, который она так же молча принимала в следующее воскресенье. Задать вопросы можно было в четверг вечером, когда ему дозволялось поговорить с Элис минут пять-десять, в зависимости от настроения ее матери.

– Понравился фильм? – как ни в чем не бывало спросила Барбара.

Она выглядела опрятно и мило, густые темные локоны были свежевымыты. Это был вариант «собираюсь-хорошо-провести-время-и-пошел-ты-на-фиг», в отличие от варианта «падаю-с-ног-одна-с-ребенком-и-пошел-ты-нафиг». Грэм чувствовал одинаковое безразличие к обоим образам. В своем самодовольстве он даже не задавался вопросом, почему вообще когда-то ее любил. Эти темные волосы нечеловечески совершенного цвета, это круглое, непримечательное лицо, эти обвиняющие глаза.