До Берлина - 896 километров - [91]

Судя по всему, предположение маршала Конева о том, что этот Шёрнер замышляет ворваться в Прагу, соединиться там с эсэсовскими частями, чтобы, прикрываясь архитектурными святынями города, завязать длительную борьбу и дождаться американских дивизий, это предположение явно оправдывается. А восстание, судя по трагическому тону телеграмм, по-видимому, действительно истекает кровью в уличных боях.

— Ну, а что предпринято нашим командованием?

— Маршал Конев разработал план молниеносной операции, и Ставка утвердила его. В сторону Праги двинуты три общевойсковые армии с приказом форсированно наступать. Танковые армии Лелюшенко и Рыбалко с приданными им артиллерийскими частями брошены к Праге через горы по двум разным дорогам. Их задача подойти к городу и окружить его. Танкисты должны отрезать пути отхода Шёрнера на запад, преодолеть чешские Рудные горы и, не задерживаясь, с максимальной скоростью подойти к Праге, оставив Шёрнера за спиной. Рыбалко ворвется в Прагу с востока и северо-востока, Лелюшенко с юго-запада. Главная цель — прикрыть Прагу стальным кольцом.

— Большие идут силы?

Дорохин усмехается. Война окончена. Табу с секретов снято.

— Двинуты десять танковых корпусов. Армиям Пухова, Жадова и Гордова приказано на максимальных скоростях двигаться вслед за танкистами. Смелее наступать Лучинскому, Коротееву, командующему 2-й армией Войска Польского генералу Сверчевскому.

Да, сейчас, когда все человечество отдыхает и спокойно отсыпается после войны, здесь, на этом фланге нашего фронта, продолжается грандиозная битва.

Майская ночь стоит над Германией. Весь огромный фронт молчит. Только тут, на участке Средней Европы, на земле Чехословакии — славянской страны, которая особенно близка и дорога нам, советским людям, война продолжает бушевать с прежней силой.

Не дав моему другу закончить его несколько академические пояснения, я попросил его помочь добыть самолет, чтобы вылететь в Прагу. Крушинский идет в этот поход на танках. Стало быть, для меня единственной возможностью не отстать будет самолет. Этого, разумеется, я Дорохину не сказал. Просто показал телеграмму генерала Галактионова. Такая операция! Это же грандиозно.

Выслушав мою просьбу, подполковник даже свистнул.

— Самолет! Вот чего захотел! Во-первых, обычная «уточка» туда и обратно не долетит. Кто тебя там будет заправлять? Во-вторых, ни один летчик не возьмется лететь ночью без подготовки, тем более что трасса не разведана, неизвестно, где там можно сесть. В-третьих, не фантазируй, пожалуйста, садись-ка лучше, выпьем, у меня тут есть неплохой коньячок.

Настаивал. Убеждал: историческое сражение, финал войны… И тут Дорохин проговорился.

— Не можем же мы дать тебе самолет с единственным летчиком, приблизительно знающим эту трассу. Он должен привезти подтверждение о взятии города… Этот самолет в распоряжении начальника штаба фронта…

Ах, есть такой самолет! Вот в него-то я и вцепился.

— Подтверждение? Отлично. Я смогу передать это подтверждение.

И не такие задания приходилось выполнять военным корреспондентам. Взять того же Сергея Борзенко. И десантом руководил, и донесение писал, и корреспонденции посылал в свою газету. Ночь победы, светлая, зеленоватая, великолепная ночь. В такую ночь и невозможное возможно.

Хожу по фронтовому начальству, выпрашивая самолет. Никто не спит. Никто не заботится о светомаскировке, и очень странно видеть сверкание огней в окнах зданий, где располагается штаб фронта. Все необыкновенно добры. Приветствуют корреспондента с подчеркнутым усердием, будто неожиданно нагрянувшую тещу. Тащат к столу. Потчуют. Но о самолете и заговаривать не дают. Постепенно поднимаюсь по ступенькам штабной лестницы, получая отказы в самой милой и доброжелательной упаковке, дохожу до штаб-квартиры командующего.

Он, разумеется, тоже не спит. Склонился над рабочим столом, на котором вместо пиршественных угощений лежит карта, как раз тот самый ее отрезок, который только что показывал мне Дорохин. Просматривая листок с очередным донесением, маршал собственноручно удлиняет на карте красные стрелки, вонзающиеся в двух направлениях в зелень Рудных гор.

— С победой, товарищ командующий!

Неторопливо дорисовав стрелы, командующий откладывает карандаш, лупу, снимает очки.

— Рановато поздравлять. Она запаздывает к нам, окончательная победа. Нам ее еще предстоит одержать… Такие-то вот дела. Ну, что скажете хорошенького?

Я вдруг начинаю вспоминать, как когда-то в первый раз пришел к нему представляться, когда армии Калининского фронта еще только готовились к сражениям за мои родной город. Я намеревался тогда пробраться в полуокруженный штаб танковой бригады полковника Ротмистрова и сообщил ему об этом своем намерении. Командующий слушает, и где-то в глубине его голубых глаз мелькают этакие хитрые искорки. Прерывает меня на полуслове:

— Самолет, да?

— Иван Степанович, ей-богу, в последний раз…

— В последний раз. — Теперь он откровенно смеется. — Так, значит, в последний раз? Ведь и верно, как я полагаю, вам больше не представится случая гробить штабные самолеты. Мне тут о ваших происках уже позвонили. Я отдал соответствующее распоряжение. — Крепко пожал руку своей сильной рукой. — Ну, летите. Только не суйтесь, куда не надо. Желаю удачи.