До Берлина - 896 километров - [23]

И каково же было мое удивление, когда, зайдя в партизанское велительство, как красиво называется по-словацки штаб, я встретил на его пороге… Сергея Крушинского.

— Хотели мне вставить фитилек? — сказал он, ядовито улыбаясь, еще до того, как мы обнялись и расцеловались. — Не вышло и не выйдет этого. Запомните это, Бе Эн.

— Вы как, тоже с неба?

— Тоже. Но другим, менее романтическим, но куда более разумным путем. На самолете, но с посадкой на аэродроме Три дуба. Ага, не слыхали еще про этот аэродром! Есть тут такой, туда сейчас наши летчики боеприпасы, медикаменты и продовольствие для повстанцев таскают… Вот так-то, друг мой, — И ревниво спросил: — А вы что-нибудь уже передавали в "Правду?"

— А как тут передашь?

— А я передал. Как? Не делаю из этого секрета. На тех же самолетах с обратным рейсом. Пойдемте-ка мы в бар, выпьем пивка, посидим, помиркуем, как говорят на Украине.

— Пивка? Где? — За время пребывания на нашем бурно наступающем фронте я, честно говоря, как-то и забыл, что есть такой напиток и что кроме нашей столовой военторга существуют такие заведения, как бар.

— Пиво пьют здесь в барах, дорогой мой коллега, — поучительно сказал Крушинский. — И пива здесь сколько угодно. И отличное пиво. Кстати, у вас есть местные деньги? Нет? Ну вот, видите, что значит торопливо и втайне от друзей собираться. А у меня есть, я в финансовой части наменял. Пойдемте-ка, Бе Эн, так уж и быть, буду вас угощать и кормить.

И мы действительно зашли в бар, где нам, двум советским офицерам, было уделено исключительное внимание. Тотчас же припорхнула миловидная девица, мгновенно поставила перед нами на чистую, пахнущую свежестью салфетку две толстые, матовые от измороси кружки. Тут я почувствовал, что совершил не только прыжок из одной страны в другую, но перешагнул из горнила войны, из разрушенных, истощенных оккупацией городов Польши, где голодные жители считают куски, на этакий спокойный, залитый солнцем остров, лежащий пока в стороне от больших военных бед и тягот.

Кружку за кружкой пили мы отличное, выдержанное пиво, заедали настоящими сосисками и обменивались повестями. Выяснилось, что, вылетая сюда, мы, в общем, лишь приблизительно представляли себе всю сложность подготовки к словацкому народному восстанию. Нам даже казалось, что разгорелось оно стихийно, как степной пожар от искры, вылетевшей из трубы проходящего мимо паровоза.

Разгорелось и на глазах продолжает разрастаться, охватывая все новые и новые города Средней Словакии. На борьбу с оккупантами поднимаются заводы, железнодорожные узлы, села и даже глухие горные деревушки, вроде приютившей меня Балажи, куда и газеты-то приходят на третий день.

Эпицентром восстания является Словацкий национальный совет. В нем очень разные люди, представители разных партий, отличающихся и по своей классовой сущности, и по убеждениям. Но душой этого Совета является коммунистическая партия. Отсюда, из этого промышленного города Погронья, всеми средствами связи в другие города распространяются призывы, и не только призывы, но распоряжения Национального совета, противопоставившего себя фашиствующему правительству Тиссо, Тука и Махи.

С помощью Бориса Николаева мне уже удалось познакомиться с одним из руководителей этого Совета, может быть, самым важным членом его Каролом Шмидтке, старым боевым словацким коммунистом. Высокий, худой, с темным от усталости лицом, он походил бы, пожалуй, на какого-то святого со старинной русской иконы. Такой же высокий у него лоб и так же старательно прочерченные поперек этого лба глубокие морщины. Походил, если бы не большие очки, ибо русские великомученики очков, как известно, не носили. В беседе, которую мы вели с Каролом Шмидтке глубокой ночью в маленькой комнатушке, где он обитал, он рассказал мне о сложностях восстания.

— Стихия? Нет, ни в коем случае. Я вообще не верю в стихийные возмущения, даже в природе. Все они причинны. У нас организация. Только организация. Словацкий национальный совет сплотил все население: рабочих, крестьян, интеллигенцию, мелкую, среднюю, да, и среднюю, буржуазию и военных. Сплотил вокруг идеи неизбежного восстания. А искрой, от которой восстание загорелось, были победы Красной Армии. И то, что Чехословацкий корпус уже подошел к родной границе. Вы же знаете, в корпусе словаки и чехи. Словаки и чехи, бьющие нацистов.

Я занимал единственный в комнатушке стул, а Шмидтке сидел на кровати. Сидел, ссутулившись, положив руки на колени, словно молотобоец, отдыхающий после тяжелой смены.

— Сейчас все восторгаются Красной Армией. Все захвачены первыми успехами восстания. Все кричат «ура». «Ура» и «наздар», конечно. Но не думайте, что все эти силы едины. Нет! Мы были бы плохими марксистами, если бы так думали. В стране существует идея, рожденная тиссовским, по существу фашистским режимом. Идея отъединения Словакии от Чехии и Моравии и создания самостоятельного словацкого государства, что с помощью Гитлера и было осуществлено. Есть концепция чешской буржуазии о единой чехословацкой нации, о подавлении словацкой самобытности и самостоятельности. С нею носится Бенеш в Лондоне. Есть даже идея о присоединении Словакии к Советскому Союзу в качестве одной из республик. Да, да, и такая идея есть.