До Берлина - 896 километров - [106]

А и нашем поповском домике, исполняющем сейчас обязанности пресс-резиденции, прощаться не с кем. Он почти пуст, этот уютный домик, где в последний месяц написано столько корреспонденций для разных газет. Корреспондентская братия, не привыкшая к буколической тишине цветущих садов, в поисках материалов разлетелась по странам освобожденной Европы. Звездовцы — тихий, деликатный Миша Зотов и огромный, громозвучный Фаддей Бубеннов, отправились в Прагу. Наш мудрец, автор многих шуток и розыгрышей Виктор Полторацкий с фоторепортером Андрюшей Новиковым, кажется, путешествует по Австрии, а может быть, уже махнул во Львов посмотреть на свое пустое и разграбленное пепелище на тихой улице с поэтическим названием "улица Листопада" и положить цветы на могиле Павла Трошкина. Мой добрый напарник из «Правды» Саша Устинов путешествует по Польше. Словом, из всей нашей дружной корреспондентской семьи, прошедшей вместе все восемьсот девяносто шесть километров от Львова до Берлина, на месте только один Саша Шабанов. Остался, как он выражается, "греть пасторскую перину" в нашей пресс-резиденции. У него что-то неладно с вестибулярным аппаратом, и он избегает быстрой и длительной езды.

Впрочем, и с ним не приходится прощаться.

— До Берлина я уж, так и быть, вас провожу. Все-таки как-никак теперь родственники, — говорит он, намекая на то, что жена его стала моей кумой. — Только, Петрович, уговор — больше шестидесяти километров не давать.

— Яволь, герр майор, — отвечает Петрович, вытягиваясь и звонко стукая каблуками на немецкий манер. И, открывая перед Шабановым дверцу «бьюика», приглашает: — Битте дритте.

Надо сказать, во время наших скитаний по Европам Петрович обнаружил удивительный лингвистический дар. Не зная по существу ни одного иностранного языка, он ухитряется каким-то неведомым образом объясняться и с поляками, и с чехами, и с немцами. Часто для таких объяснений служит ему лишь одно слово, но при его предприимчивости и хитром уме оно дает ему возможность вести целые диалоги с местным населением. При объяснении с немцами у него таким словом является «зо». Произнося его в разных интонациях, он употребляет его в как выражение согласия, и как вопрос, и как "я все понял", и как "ну, мол, а что дальше?". Такую же многообразную нагрузку несло у него в Польше слово «так», Ну, а в Праге за один день он подцепил слово «ано» и также ловко оперировал им. «Ано» — согласие, «Ано» — вопрос. "Ано, ано" — "ну что дальше?". И так далее.

Впрочем, этими однозначными восклицаниями он не довольствовался. Прощаясь в городке Соколуве с искусительницей Чесночихой, он поразил очаровательную папа Ядзю такой шляхетской фразой: "Пада мдо нужек шановней пани, целую ренчики", что нам перевели как "Падаю в ножки прекрасной госпожи, целую ручки". А в Германии он сочинил даже сложную пословицу на русском и немецком языке, пословицу, ставшую популярной в водительском мире: "Лучше три раза рехц, чем один цурюк", что в переводе с русско-немецкого должно было означать: "Лучше три раза повернуть направо, чем возвращаться назад". Ну, а когда он произносит свое "битте дритте", это звучит у него и как приглашение и как "пожалуйста".

В оккупированном Берлине

Итак, мы взяли курс на Берлин. Рейхсавтобан, ведущий из Дрездена в столицу Германии, пожалуй, самое лучшее шоссе из всех, какие нам доводилось видеть в этой стране отличных дорог. Как и шоссе в Силезии, о котором я уже писал, автобан этот двухпутный, разделенный посредине зеленой полосой. Он будто бы ударом сабли рассекает поля, леса. Сам же он от начала и до конца не пересекается, и все поперечные дороги перескакивают через него по бетонным виадукам. Бушевавшие здесь сражения не очень его повредили. Гитлеровцам при отступлении лишь кое-где удалось взорвать эти виадуки или само полотно. Но саперы уже разобрали завалы, засыпали воронки, и, после того как мы миновали Дрезден и щеголеватая регулировщица отсалютовала нам на его окраине своими флажками, машины будто по воздуху полетели.

Ехали, философствуя с Борзенко о том, как быстро равнодушная к человеческим бедам и потрясениям природа прячет следы войны. День раннего лета был просто прекрасен. И разве что взорванные виадуки да рубчатые следы, оставленные на асфальте пронесшимися по этим дорогам танковыми армадами, напоминали о войне.

Да еще люди, в одиночку и группами бредущие по обочинам, тащившие на себе рюкзаки с добром, катившие увешанные узлами велосипеды и детские коляски, люди, прицепившие на груди бумажные флажки своих государств — Франции, Бельгии, Польши, Голландии, напоминали о том, что взбудораженная войной Европа еще не устоялась, что не все в ней встало на свои места.

Где-то уже недалеко от Берлина дорогу нам вдруг преградил гурт скота. Солидно, неторопливо шагали по асфальту породистые круторогие коровы. Деловитые женщины, обмотав головы платками, шли за ними, мирно подгоняя их хворостинами. За гуртом двигались три пароконные подводы, и на них на сене среди каких-то узлов дремало несколько женщин. Круглые курносые лица без всяких флажков свидетельствовали об их национальной принадлежности. Я сразу вспомнил землячек из поместья Зофиенхалле на Одере, тех, что с приходом Красной Армии, расправившись с хозяйкой, самостоятельно наладили жизнь этого большого, как они по-свойски выражались, «совхоза». Вспомнил и подумал, что они, наверное, так же вот вернулись на родину в свои разоренные колхозы не с пустыми руками.