ДНК - [11]

Когда старший брат Карла, Артнар, уехал из дома, его комната в подвале перешла Карлу. Первоначально он интересовался только связью по Си-Би, но мало-помалу превратился в настоящего радиолюбителя, обрастая все новыми устройствами и приборами. Изучил азбуку Морзе, прошел тестирование и получил свою первую лицензию, давшую ему возможность общения посредством азбуки Морзе в ограниченном диапазоне частот. За этим последовал другой экзамен и долгожданная лицензия категории G, разрешающая передавать голосовые сообщения и повышать силу передачи. Малюсенькая комната была буквально завалена всякими приборами, книгами и документами, так или иначе связанными с его хобби, и поэтому было здорово перебраться со всем этим добром в подвал.

Новое помещение оказалось намного удобнее, но доносящийся сверху шум продолжал раздражать Карла. Его поражало, сколько бесконечной стукотни мог производить один человек. Вот Артнара, например, вообще никогда не было слышно; угрюмый и молчаливый, он вечно сидел, зарывшись носом в свои учебники. Зато их мать, как заведенная, топталась между комнатами, постоянно что-то делала, что-то туда-сюда переставляла, переносила. На одном месте она оставалась, только когда разговаривала по телефону, но тише в такие минуты не становилось.

Не то чтобы это был какой-то непереносимый тарарам, просто что-то нудно-нескончаемое, как и все, связанное с матерью: скрип половиц, когда она переходила из комнаты в комнату, бряцанье посуды в кухонной раковине, которую она часто мыла вручную – берегла посудомоечную машину, мурлыканье каких-то сто лет назад популярных исландских песенок, которые мало кто помнил и мало кто хотел слышать, металлическое постукивание вязальных спиц, производящих кучи никому не нужных вещей. Особенно действовали на нервы ее постоянные оклики у лестницы, ведущей к нему в подвал: а не голодный ли он, а не хочет ли чего-нибудь попить? Карлу уже перевалило за двадцать, и вряд ли он умер бы от жажды или голода без ее заботы.

Хотя справедливости ради надо было признать, что за три месяца после того, как он подъел всю оставшуюся от поминок еду, ему еще ни разу не довелось наесться досыта. Если так пойдет и дальше, придется покупать новый ремень – на старом уже была задействована самая последняя дырка, но брюки опять болтались на талии. Теперь его штанины подметали пол, как у тусующихся в местном социальном центре подростков. Первый раз в жизни, хоть и по чистой случайности, он следовал какой-то моде.

Муха на окне затихла, и теперь было слышно только его собственное дыхание. Если получше сосредоточиться, то, наверное, можно было услышать биение собственного сердца, и Карл опять удивился, как мало удовольствия доставляла ему эта долгожданная тишина. Теперь, когда она наступила, он понял, что тосковал по звукам матери. Впрочем, может, это были лишь угрызения совести – мать умерла совсем неожиданно, хотя вся ее жизнь была как бы ожиданием смерти. Она не дотянула три месяца до своего семидесятилетия, которое собиралась отпраздновать с гостями. Часами рассказывала не слушающему ее Карлу о своих планах на праздничное кофепитие. Если б он только знал, что случится, то мог бы, по крайней мере, притвориться, что его интересуют бесчисленные рецепты всех этих печений, которые она без конца вырезала из газет и показывала ему. Как до него раньше не дошло, что с ней что-то не так? Какое-то время она чувствовала себя неважно, но все же не до такой степени, чтобы трубить тревогу. А в один день вдруг просто не смогла встать с кровати – тогда только и обратилась к врачу.

Обследование выявило рак и метастазы по всему телу. Мать держалась до последнего, но в конце концов пришлось лечь в больницу. Там, как раз в адвент[4], она и распрощалась с этим миром – одинокой холодной ночью в неуютной больничной палате. И произошло это именно тогда, когда до Карла только-только начал доходить смысл происходящего. Если бы болезнь не скосила ее так быстро, если б у него было чуть-чуть больше времени, он стал бы лучше к ней относиться, чаще ее навещать, чаще приносить гостинцы и цветы. Ему было стыдно вспоминать тот ободранный букетишко из супермаркета, который он приволок в больницу в один из своих последних к ней визитов. Самому ему не хотелось бы умереть с таким обтрёпышем перед глазами.

Впрочем, хоть так, худо-бедно, но он выполнил сыновний долг, не в пример Артнару, не соизволившему приехать из-за границы даже к смертному одру матери. Карлу пришлось одному исполнять то, что казалось ей таким важным: он возвращал ее знакомым и приятелям всякую одолженную ею когда-то ненужную ерунду, отправлял не отправленные ею письма и поздравительные открытки, таскал ей в больницу банковские справки и выписки – она непременно хотела знать, как будут обстоять ее финансовые дела после смерти. Он делал все это нехотя, через силу: бегал на почту то с одним письмом, то с другим, стучался в двери, протягивая удивленно таращившемуся народу то шкатулку, то книгу, то видеодиск. Наверное, таким образом мать хотела дать знать друзьям и родственникам, что лежит при смерти – через Карла. С этими поручениями ему невольно приходилось чаще бывать у нее в больнице, что его злило тогда и о чем он жалел теперь.