ДНК – не приговор - [77]
С глубоким чувством стыда я признаю: и у моей родной психологии есть евгенические корни. Так как сторонники евгеники стремились создать систему, где люди определенного генетического качества могли бы продолжать род, им требовался метод измерения общей генетической ценности человека. В развитие этой идеи психологи разрабатывали разные способы оценки интеллекта, который, с их точки зрения, показывал генетический потенциал индивида. Эта задача оставалась ключевой в области психологии до Второй мировой войны. Хотя об этом открыто не говорится ни в одном из основных трудов по нашей дисциплине, многие отцы-основатели психологии были активными членами евгенического движения, включая Карла Бригхэма, Джеймса Кеттелла, Роберта Фишера, Грэнвилла Холла, Карла Пирсона, Чарльза Спирмена, Льюиса Термана, Эдварда Торндайка и Роберта Йеркса[430]. Тесты на интеллект, подобные тем, что представлены в этой главе, стали ключевым инструментом евгенического движения для определения того, кому позволено иммигрировать в США и кому следовало пройти процедуру стерилизации.
Хотя сторонники евгеники находились во всех слоях общества (особенно среди обеспеченных людей), самая близкая к евгенике область до Второй мировой войны – генетика. В то время разница между генетикой и евгеникой была крайне мала. Яркий пример общего истока обеих областей представляет собой Фрэнсис Гальтон, родоначальник поведенческой генетики и евгеники. Примечательно, что каждый член первого редакционного совета журнала «Генетика», выходившего с 1916 года, был приверженцем евгенического движения[431]. Связь между генетикой и евгеникой особенно заметна на примере первого профессионального генетического общества – Американской ассоциации скотоводов, созданного в 1903 году. Его основной задачей было улучшение генеалогических линий как скота, так и людей[432]. До Второй мировой войны евгеника по сути являлась прикладной генетикой человека: области соотносились так же, как, например, химия и химическая инженерия[433]. Эти сферы не разделялись в Германии: более половины ученых-биологов вступило в нацистскую партию, представляя в ней самую большую профессиональную группу[434].
Запрет евгеники после Второй мировой войны стал следствием ужаса перед действиями нацистов, а не общего понимания научных ограничений этих идей[435]. Тем не менее евгеника ушла в подполье, а названия стратегически важных изданий и организаций изменили во избежание негативных ассоциаций. Журналы «Евгеника: ежеквартальное издание» и «Анналы евгеники» стали именоваться «Социальной биологией» и «Анналами генетики человека». Американское евгеническое общество и Евгеническое общество были вынуждены превратиться в Общество изучения социальной биологии и Институт Гальтона соответственно[436]. Как это ни ужасно, но и сегодня можно услышать намеки на евгенику в речах известных ученых. Например, Фрэнсис Крик, сооткрыватель ДНК, однажды сказал: «Я не вижу причин, по которым все люди должны иметь право заводить детей». Он предложил систему предоставления лицензий, по которой «если родители генетически неблагоприятны, то им разрешается родить одного ребенка или двух – при особых условиях»[437]. Подобным образом высказывался и второй сооткрыватель ДНК Джеймс Уотсон. Он был убежден, что глупость нужно признать заболеванием, а искоренить бедность можно путем избавления от нижних 10 % колоколообразной кривой Гаусса[438].
Важной причиной тесных связей евгеники и генетики во время первых генетических исследований была теория переключателей при объяснении наследственности, широко распространенная в то время. Предполагалось, что сложные человеческие признаки формируются по законам Менделя. Один-единственный ген определяет, вырастет горох с желтыми или с зелеными семенами. Считалось, что и человеческие признаки возникают подобным образом. Например, ведущий американский специалист по евгенике Чарльз Девенпорт предположил, что любовь к морю была связана с определенным геном, зависящим от пола. Иначе как объяснить, почему капитаны кораблей и члены их команды обычно мужчины, рожденные в семьях таких же мореплавателей?[439] Девенпорт также объяснял теорией генов как переключателей (влиянием одного гена) ряд состояний, которые современным ученым кажутся нелепыми. Например, «номадизм»[440], «беспомощность» и «врожденный эротизм», которые якобы присущи «блудным женщинам»[441]. Больше всего в ту эпоху боялись слабоумия. Его считали «состоянием души или мозга, которое передается потомкам с такой же регулярностью, как цвет глаз или волос»
Предлагаем вашему вниманию адаптированную на современный язык уникальную монографию российского историка Сергея Григорьевича Сватикова. Книга посвящена донскому казачеству и является интересным исследованием гражданской и социально-политической истории Дона. В работе было использовано издание 1924 года, выпущенное Донской Исторической комиссией. Сватиков изучил колоссальное количество монографий, общих трудов, статей и различных материалов, которые до него в отношении Дона не были проработаны. История казачества представляет громадный интерес как ценный опыт разрешения самим народом вековых задач построения жизни на началах свободы и равенства.
Монография доктора исторических наук Андрея Юрьевича Митрофанова рассматривает военно-политическую обстановку, сложившуюся вокруг византийской империи накануне захвата власти Алексеем Комнином в 1081 году, и исследует основные военные кампании этого императора, тактику и вооружение его армии. выводы относительно характера военно-политической стратегии Алексея Комнина автор делает, опираясь на известный памятник византийской исторической литературы – «Алексиаду» Анны Комниной, а также «Анналы» Иоанна Зонары, «Стратегикон» Катакалона Кекавмена, латинские и сельджукские исторические сочинения. В работе приводятся новые доказательства монгольского происхождения династии великих Сельджукидов и новые аргументы в пользу радикального изменения тактики варяжской гвардии в эпоху Алексея Комнина, рассматриваются процессы вестернизации византийской армии накануне Первого Крестового похода.
Виктор Пронин пишет о героях, которые решают острые нравственные проблемы. В конфликтных ситуациях им приходится делать выбор между добром и злом, отстаивать свои убеждения или изменять им — тогда человек неизбежно теряет многое.
«Любая история, в том числе история развития жизни на Земле, – это замысловатое переплетение причин и следствий. Убери что-то одно, и все остальное изменится до неузнаваемости» – с этих слов и знаменитого примера с бабочкой из рассказа Рэя Брэдбери палеоэнтомолог Александр Храмов начинает свой удивительный рассказ о шестиногих хозяевах планеты. Мы отмахиваемся от мух и комаров, сражаемся с тараканами, обходим стороной муравейники, что уж говорить о вшах! Только не будь вшей, человек остался бы волосатым, как шимпанзе.
Настоящая монография посвящена изучению системы исторического образования и исторической науки в рамках сибирского научно-образовательного комплекса второй половины 1920-х – первой половины 1950-х гг. Период сталинизма в истории нашей страны характеризуется определенной дихотомией. С одной стороны, это время диктатуры коммунистической партии во всех сферах жизни советского общества, политических репрессий и идеологических кампаний. С другой стороны, именно в эти годы были заложены базовые институциональные основы развития исторического образования, исторической науки, принципов взаимоотношения исторического сообщества с государством, которые определили это развитие на десятилетия вперед, в том числе сохранившись во многих чертах и до сегодняшнего времени.
Эксперты пророчат, что следующие 50 лет будут определяться взаимоотношениями людей и технологий. Грядущие изобретения, несомненно, изменят нашу жизнь, вопрос состоит в том, до какой степени? Чего мы ждем от новых технологий и что хотим получить с их помощью? Как они изменят сферу медиа, экономику, здравоохранение, образование и нашу повседневную жизнь в целом? Ричард Уотсон призывает задуматься о современном обществе и представить, какой мир мы хотим создать в будущем. Он доступно и интересно исследует возможное влияние технологий на все сферы нашей жизни.