Дни Затмения - [50]
Большевики тоже не дремлют. Оправившись от страха и видя, что правительство склонно с ними деликатничать, они опять подняли голову. Готовя новый скандал, они, по-видимому, хотят сначала полонить Совет, но не вооруженной силой, а мирным проникновением. Число представителей как в рабочей секции, так и в солдатской, переходящих на сторону большевиков, все увеличивается. Причины такого явления мне не совсем ясны: не знаю, кроются ли они в неудовольствии правительством, или просто в немецких деньгах. Начинаю унывать, так как хорошим настроением в войсках нужно пользоваться без промедления, а очистить Совет путем перевыборов можно, если правительство быстро разберет дело восстания и круто расправится с зачинщиками. Однако шансов на такой исход мало, а между тем, если не заткнуть глотку Троцкому, солдаты скоро придут к убеждению, что раз он не пострадал за восстание, значит, он прав.
Большевики сильно работают и против меня, доказывая мою жестокость и контрреволюционность. Пока эта пропаганда в хороших полках не производит впечатления, но если не реагировать, какие могут получиться последствия в ближайшем будущем? Многие меня подбивают действовать без поддержки правительства и даже наперекор его желаниям, но на это я отнюдь не согласен. Довольно и без того беспорядка.
При таких условиях мне скорее следует благодарить судьбу за то, что получился разрыв между Керенским и мною и наступил конец моей деятельности в Петрограде, а произошло это следующим образом.
Однажды поздней ночью получаю приглашение немедленно прибыть в Мариинский дворец. Приезжаю. Правительство заседает, и меня просят подождать. Нахожу генерала Апушкина, тоже ожидающего. По протекции старых дворцовых лакеев получаю чай и беседую с Апушкиным. Оказывается, что после позорных скандалов на фронте, когда Корнилов приказал расстреливать беглецов, правительство, скрипя сердце, решило наконец поступиться своими заветными идеалами и попросило Апушкина, как главу военно-судного управления>{179}, заготовить проект введения смертной казни на фронте для нарушителей военного долга. Проект готов, и Апушкин принес его для прочтения. Между прочим, ввиду того, что Петроград по закону считается на театре военных действий, генерал предлагает и в столице применять смертную казнь за вооруженное восстание, как на фронте. Радуюсь, но сомневаюсь, чтобы прошло. Апушкина скоро просят в заседание правительства. Остается он там сравнительно недолго и, выходя, разводит руками. Оказывается, проект его забраковали. Попросили переделать на более мягкий тон, а про смертную казнь в столице и слышать не хотят. Значит, последняя надежда на укрощение большевиков пропала.
Заседание кончено, члены правительства расходятся, а Керенский отводит меня к углу стола, где усаживаемся втроем с Якубовичем, и обращается ко мне с заявлением, что он мне не может больше доверять, так как его распоряжение об отправке на фронт броневых автомобилей стало известным членам Совета (кажется, ему здорово попало от Чхеидзе). Хотелось бы возразить, что без ведома Совета довольно трудно было бы убрать броневики, но молчу. Керенский продолжает, говоря, что публика возмущена контрреволюционными приемами, применяемыми к арестованным в моем штабе (это я предвидел, но до сих пор не мог из штаба выселить правительственную комиссию), а затем он делает замечание, что вообще он недоволен моею деятельностью и с улыбкой прибавляет: «Да, кажется, и Вы недовольны мною за недостаточное уважение к Совету». — Ввиду этого он меня просит подать ему рапорт с пожеланием быть переведенным на фронт. Отказываюсь и прошу меня отпустить в отставку, но он на это не соглашается, говоря, что мои военные таланты необходимо применить на фронте. Может быть, он боится, что, уйдя в отставку, я погружусь в политику и его подведу. Сторговываемся на том, что я буду отчислен в распоряжение военного министра и возьму отпуск для весьма необходимого отдыха. Что же касается назначения на фронт, то, по моему мнению, это касается Верховного главнокомандующего, а поэтому говорю, что по этому вопросу я с главнокомандующим переговорю лично. Разговор кончен. Выходим.
Якубович меня уверяет, что он ничего об этом не знал и что для всех явилось полным сюрпризом заявление Керенского в заседании правительства, что он решил меня отправить на фронт, а на мое место назначить Эрдели>{180}.
Отвечаю, что мне лично очень приятно уйти от столичных дрязг, обидно только ставить крест на результате моей двухмесячной работы, и незавидно будет положение моего преемника, которому придется начинать все дело с начала и добиваться доверия войск при весьма сложной обстановке. В передней Мариинского дворца, отряхая прах от ног своих, покидаю, надеюсь навсегда, «совет нечестивых», именуемый Временным Правительством.
