Дни Затмения - [22]
Получаю благословение Львова, также Переверзева и предъявляю свой ультиматум господам посредникам. Через полчаса у меня просят отсрочки еще на четверть часа, говоря, что безусловная сдача несомненна. Посылаю за грузовиками для вывоза анархистов. Через четверть часа сдаются и выходят без оружия на улицу десятка два всяких оборванцев. Начинается новая комедия. Куда их везти? Все боятся их принять из-за опасения контратаки со стороны сообщников.
Каждая тюрьма придумывает отговорки. Предлагают мне их принять в Петропавловскую крепость. Категорически отказываюсь, — слишком большая честь. Наконец сторговались на пересыльной тюрьме, чтобы в случае контратаки казаки из своих казарм могли поддержать тюремный караул. Забранное оружие и пулемет жалую семеновцам как трофеи, благодарю роты за службу, сажусь в автомобиль и отъезжаю. Публика, запрудившая все соседние улицы, устраивает мне бешеную овацию, как будто я взял Берлин. Запуганный обыватель жаждет порядка и радуется посрамлению хулиганов. Какие-то личности вскакивают на подножку автомобиля и жмут мне руки, девицы в окнах машут платочками и бросают цветы. Словом — триумф на Ивановской улице, а на следующий день пишу приказ. Благодарю семеновцев и казаков за выдержку при аресте хулиганов, «покусившихся на „Русскую Волю“».
Так закончилась эта комедия, еще раз показавшая слабость и растерянность властей. Хулиганов через несколько дней выпустили к великому негодованию казаков, а их самих в советских кругах обвиняли в контрреволюции за то, что несколько анархистов, пытавшихся во время переезда соскочить с грузовиков, получили нагайкой по физиономии. — Недемократично.
Мой нормальный день обыкновенно распределяется так: утром, после краткого доклада Рагозина о том, что в газетах, еду в какой-нибудь полк, где гуляю по казармам и разговариваю с публикой, перед завтраком — доклад Балабина., от 2-х до 4-х прием (кто только не появляется), после этого до обеда посещение Довмина или Совета, иногда какого-нибудь съезда или союза, вечером либо какое-нибудь заседание в штабе, либо приглашение в заседание Временного Правительства, либо экстренный разговор с Балабиным, который работает, как вол, в штабе до поздних часов. Примерно раз в неделю младотурецкое ядро (Якубович, Туманов, Балабин, Гильбих) собирается вечером у Пальчинского, и только редкие вечера предоставляются заслуженному отдыху.
При посещении полков физиономии частей обрисовываются весьма определенно. Лучше других семеновцы, преображенцы, вообще 1-я дивизия. Зато во 2-й плохо. Особенно мерзко в Гренадерском полку, также в Московском, находящимся под влиянием окружающей их рабочей среды, а в Павловском есть некая 4-я рота, способная отравить существование самого добросердечного начальства. Вообще заметно, что в каждом запасном батальоне есть одна рота, являющаяся источником всяких неприятностей, — обыкновенно, рота эвакуированных. Всегда в этой роте сплошь большевики, при этом обладающие капиталами, позволяющими им ставить по 100 рублей на карту. Думаю, что это работа берлинского генерального штаба, и работа весьма планомерная. Предположение подтверждается в цензуре письмами солдат своим родственникам в деревню, описывающими прелести столичной жизни, где при умении можно, ничего не делая, зарабатывать до 10 рублей в день, а по некоторым дням (вероятно, манифестационным) — до 30.
В 3-й дивизии неровно, у кексгольмцев плохо, в других полках сравнительно недурно, и их в смысле порядочности можно расположить по той же шкале, по которой мы их оценивали в былые дни в Варшаве.
Вообще, интересно наблюдать, как характерные особенности гвардейских полков передались в их запасные батальоны. Про армейские запасные полки говорить нечего: там сплошная мерзость. Есть один приятный уголок — это 1-й Донской казачий. У казаков хорошие рожи, а в собрании, за бутылкой вина, под звуки трубачей, забываешь гнусный развал христолюбивого воинства. Зато стоящий рядом 4-й Донской подработан большевиками, а в комитете верховодят два таких гуся, за которых «тихий» Дон должен был бы покраснеть.
Казаки меня просят никогда их не вызывать, если не вызваны другие войска, и никогда не применять их без пехоты, чтобы избежать нареканий в контрреволюционности. Уже теперь среди рабочих идет усиленная пропаганда против казаков, и политичные станичники чувствуют себя неловко. Охотно соглашаюсь и обещаюсь не ставить их в фальшивое положение. Характерная подробность. Донские полки — единственные две части в Петрограде, присягавшие Временному Правительству, другие отказались, так как текст присяги не был одобрен Советом. Помню, в свое время, при обсуждении этого вопроса, Гучков признал его неважным, иронически заметил: «Революция показала нам цену присяги». Но казакам Войсковой Круг на Дону предписал присягнуть.
