Дни Затмения - [13]
Приходит Гучков, Болдырев рассказывает про политику и стратегию: внутреннее состояние в Риге ничего себе, ибо Радко, искушенный в политических переворотах на своей родине, приноравливается. В Двинске плохо (бедный Драгомиров>{78}), а у Литвинова>{79} спокойно, ибо его армия в таких болотах, что до них революция не дошла. Что касается стратегии, то приготовляется удар у Двинска, согласно общему плану с союзниками, но как он выйдет неизвестно, при усиливающейся разрухе в армии.
День проходит в беседе с лицами, появляющимися из вагона 2-го класса, к нам прицепленного, куда, между прочим, я засунул милейшего Вильтона, корреспондента Times’a, с которым у нас отличные отношения.
На всех вокзалах почетные караулы и толпы народа. Гучков всюду выходит и говорит речи, а на перегонах жена его укладывает в компрессы — по-видимому, сердце у него сдает. Еще бы.
С наступлением темноты достигаем Риги. — На вокзале толпы народа. Почетный караул — от Финляндского драгунского полка, на штандарте красный бант. Трубачи играют Марсельезу. Встречает Радко-Дмитриев. Речи. «Ура». Забираемся в автомобили. Едем к Радко ужинать; по улицам посты конных драгун. Все волнуются, ибо есть сведения о готовящемся покушении на Гучкова.
За ужином собирается больше 20 человек. Встречаю знакомых — Раевского>{80}, Меликова>{81}, товарищей по Генеральному штабу. Всех увеселяют члены Думы, Ефремов>{82} и, особенно, хохол (фамилии не помню), рассказывающий про свои похождения на фронте (всюду посланы члены Думы попарно, вразумлять воинство). Оба очень горды медалями за храбрость, пожалованными Радко-Дмитриевым. Гучков тоже в ударе: рассказывает потрясающие анекдоты про сумасшествие Протопопова.
Хозяин произносит краткий, но прочувствованный тост в честь Гучкова. Сей последний отвечает. После ужина ведем беседу с членами Думы, высказывающими всякие пожелания из фронтовых впечатлений: о солдатском жаловании, о георгиевских крестах и т. д. Я все записываю для внесения в Поливановскую комиссию. Спим в вагоне. Доказываю Гучкову необходимость повидать двух других командующих армиями, а то обидятся. Соглашается. Посылаем телеграммы, приглашая в Псков для свидания на обратном пути.
Утром едем опять к Радко. Совещание со штабом сначала о стратегии, причем Радко оптимистичен относительно своего фронта, если моряки не подведут на морском фланге, но мрачен относительно тыла (путей сообщений и укреплений).
Переходим на политику. Радко вызвал представителей из всех полков и устроил себе парламент, заседающий в театре. Это совещание вполне благонадежно, и Радко с ним хорошо справляется. Одно из крупных недоразумений получилось с упразднением жандармов, на коих обрушился гнев народный. Ослабла борьба со шпионством, ибо армейский комитет старается здорово, но неумело. Меня все время предупреждают об опасности для Гучкова. Кроме того, боятся отставленного начальника штаба Беляева>{83}. Говорят, он ненормален и может что-нибудь выкинуть. После завтрака едем осматривать какой-то миноносец, а потом я возвращаюсь в вагон, а Гучков носится по каким-то комитетам. Передаю Вильтону прокламации, направленные против Англии и распространяемые по фронту. Кроме того, сообщаю о негодовании против него в Юрьеве из-за того, что в одной из корреспонденций он разделал тамошних евреев.
Возвращается Гучков и принимает в вагоне всякие депутации. Появляется Беляев и просит аудиенции>{84}. Докладываю, но предупреждаю, прося быть осторожным. Во время приема остаюсь с Капнистом около двери с револьверами наготове, но все проходит благополучно. Прощаемся и перед вечером отбываем.
Утром Псков. Встреча и атмосфера совсем другие. На вокзале один только начальник штаба, Данилов>{85}. Едем к Рузскому. Литвинов и Драгомиров приехали. Чувствуется определенная враждебность к Гучкову. Вскоре подают завтрак, а после завтрака совещание. Я хочу улизнуть, считая, что мне не место с такими крупными чинами, но Гучков категорически требует, чтобы я шел с ним. Усаживаемся. Рузский, Драгомиров, Литвинов, Данилов, Болдырев, Гучков и я за его стулом с соответственным смирением. Вижу, что Драгомиров на меня, несомненно, зол за сообщничество с Гучковым.
Начинается со стратегического доклада. Картина та же, что у Радко, но немного менее оптимистическая, т. е. на фронте, если исключить внутреннюю политику, то воевать можно, но в тылу мерзость невероятная. Меня особенно веселит линия окопов на Псковском озере, вдоль самого берега, с водою в тылу. Когда Гучков спрашивает, что сделано для исправления всех многочисленных недочетов, указанных присутствующими, Рузский разводит руками и говорит, что «писали в Ставку». Гучков, по-видимому, кипит негодованием на его пассивность.
Переходим к вопросу о внутренней политике. Сейчас же все генералы набрасываются на Гучкова, требуя мер против комитета и развала. Он отбивается, говоря, что до них революция по-настоящему не дошла, что идти против течения ни к чему, что в Питере мы власти не имеем, что мы должны канализировать, балансировать и т. д., что он меня привез, как живого свидетеля подтвердить им трудность положения, что если удастся удержаться и укрепиться, то тогда можно будет понемножку навести порядок, но сейчас никаких крутых мер провести нельзя.
