Дни трепета - [4]

— Старая ведьма! — вскричал, наконец, Симеон. — Это ее рук дело! Уж на том свете, а продолжает вредить.

Он начал яростно молотить кулаками по выключателю.

— Но, может быть, — робко предположила я, — это можно и при свете?

Симеон обернулся и печально произнес:

— Я не могу при свете. Я стесняюсь.

— Симеон! — я взяла его за руку. — Плюнь ты на все. Слышишь зов плоти моей? Ближе прижмись ко мне, крепче, ты будешь спать под одним одеялом со мной, и рука твоя будет лежать у меня на груди!..

Я подвела его к дивану, мы разделись, и только хотели возлечь, как со страшным треском, воем и лязгом из дивана выскочили пружины.

— Мама родная, — пробормотал Симеон, опускаясь на табуретку.

И табуретка под ним заходила ходуном.

В этот миг на пороге возникла жена Симеона Вера, три его пуделя, черепаха и две дочери в белых ночных сорочках, Надежда и Любовь.

— Симеон! Укротитель табуреток! — сказала Вера.

— Ты что тут шумишь?

— Да вот, — начал объяснять Симеон, — что-то не в порядке с электричеством! Я гашу свет, а он не гаснет. Я гашу, а он не гаснет!

— Разве? Разве? — удивилась Вера… и выключила свет.

А впрочем, уже рассвело, я попрощалась со всеми и поехала домой.

— Где ты была? Мы всю ночь собирались обзванивать морги! — сказал Йося, когда я вернулась. Он имел такой грозный вид. В корейских резиновых сапогах со шнуровкой на толстой подошве, в жилете приталенном полосатом, в штанах, о каких только мог бы мечтать Дуремар, — все это Йося сам выбрал на ВДНХ в отделе культуры в куче барахла, прибывшего из далеких, не в меру расщедрившихся стран.

У Иосифа совсем обуви нет, а на барахолке было много приличных ботинок, но он как увидел корейский сапог, так тот и запал в его душу. Он стал спрашивать:

— А где такой еще?

— Вон, ищите в горе башмаков!..

Йося рылся и рылся, и рылся, и ухватил эти самые резинки, потому что они напомнили ему войну, когда его папа Аркадий ходил по Земле в подобных сапогах, только у него они были кожаные, а Йося учился, учился и работал на заводе, он делал мины…

— Какие мины? — кричит из комнаты Фира. — Всем известно, что ты, Иосиф, делал миски.

— Я делал мины! — заводится Йося. — Мины! Заруби себе это на носу!

А Фира:

— Я только хочу одного, — говорит, — чтобы мой муж не стыдился того обстоятельства, что во время Великой Отечественной войны с немецко-фашистскими захватчиками он делал миски. Всякий труд почетен, а миска в тяжелое военное время, может, не менее полезная вещь, чем мина. Как бы там ни было, Иосиф, ты ветеран, герой, уважаемый боец трудового фронта, и тебе полагается бесплатный проездной.

— Если я еще раз услышу, — клокочет Иосиф, — слово «миска», я просто… уйду из этого дома!

Он хлопает дверью и выскакивает на улицу — прямо на дождь, но через минуту возвращается:

— Милочка! Фира! — Йося чуть не плачет. — В правом сапоге дыра!

— А ты думал, — отвечает Фира, — они будут хорошие сапоги нам отдавать? Если бы мы им отдавали, мы дали бы хорошие!

— А на жилете совсем нету пуговиц! Ах! Ах! Пуговиц нет! — Он сунул руки в карманы, а там пробка от пива — как видно, кто-то пошел, попил пива с омаром, напился, наелся, раздобрился, скинул со своего плеча жилет и послал в Москву Йосе Пиперштейну в личные руки: эх, была не была, носи, Йоська, старый ты еврей! Что ж ты такой-то? Старый, лысый?! И куда тебе без жилета? Что за жизнь без жилета русскому еврею? Только что повеситься!

— А где мое-то пиво с раками? — плакал Йося, сжимая в ладони чужедальнюю пробочку от бутылки, — Господи! Ведь я тоже — вот он я, и мне хочется всего, чего и другим Божьим тварям. Хотя мне грех жаловаться — вчера вечером Фира отварила кальмара. Их теперь продают целиком. И она его, целого, отварила.

Господь, Бог наш и Бог отцов наших, известно тебе тайное тайных всего живого, и ты сам знаешь это свое творение: щупальца, щупальца, кругом присоски, в середине клюв и два огромных глаза. Мы с Фирой долго гадали — что там можно есть, а что нет, я отрезан какое-то щупальце, съел, и мне показалось, что это был член.

И приснился Иосифу сон, как приплыл к нему тот кальмар и сказал:

— Ты зачем съел мой член? Теперь я, Иосиф, съем твой.

— Я ему объяснил, что я съел его член по неведению, в связи с тем, что он мало чем отличался от остальных частей его тела, что это всего-навсего оплошность, путаница, неувязка, квипрокво, и, конечно, без всякого злого умысла.

А кальмар — куда там! — и слушать не стал. Вонзил клюв в Иосифа и откусил ему это место.

Дальше видит Иосиф свой член в заграничной упаковке на витрине коммерческого ларька. Но не такой, какой был, а гораздо больше, крупнее, причем с электрическим проводом, вилкой для штепселя, стоимостью одиннадцать тысяч рублей.

— Шляешься где попало! — орет на меня Иосиф. — Являешься под утро, а сейчас такие ужасы творятся! Кругом лежат то ли пьяные, то ли мертвые. В подземных переходах нищие суют тебе под нос свои трофические язвы! От каждого встречного можно получить ножевое или огнестрельное ранение. Везде слышатся крики, стоны, оружейные выстрелы. Повсюду следы чьей-нибудь трагической гибели. Вчера по телевизору показывали — мужик бежал по берегу реки, увидел женщину с ребенком, набросился и покусал! Теперь им будут делать сорок уколов от бешенства. Кто знает, нормальный он или ненормальный?