Дни, полные любви и смерти. Лучшее - [114]

«Хитропалые», по сути, рассказ об обреченной любви. И это не спойлер: как часто бывает у Лафферти, он в самом начале дает понять, что ждет читателя. В данном случае мы видим эпиграф об Орфее, – понятно, что автор вряд ли начал бы с этого, если бы далее не ожидалась утрата Эвридики. Затем очень сдержанно, без лишних слов, главная героиня задает вопрос, который позже и приведет ее в любовную ловушку: «Кто я? Что я?» – и читатель получает несколько правдивых ответов. Она – маленькая девочка, очень любопытная и развитая не по годам, а еще она юная представительница дактилей, мифологических существ, тех, кто научил людей работе с железом, арифметике, алфавиту и кто отвечает за буквы, цифры и другие запчасти во всем мире.

С этого момента начинает разворачиваться сюжет, хотя манеру повествования и развязку нельзя назвать классическими. В любом случае Лафферти интересуют далеко не только отношения главных героев, несчастных влюбленных; он исследует отношения всего человечества со своей историей и мифологией, а также собственное предназначение как хранителя и передатчика мифов. Хотя в некоторой области опыт Лафферти ограничивался тем, что он мог узнать от других, он, безусловно, понимал, что в любимом человеке мы любим прежде всего истории, которые вокруг него выстраиваем, глубоко личные мифы, которые также часть вселенной. Но если тот, кого ты любишь, – миф или ты сам – миф, тогда с самого начала всё против вас.

Юные влюбленные из рассказа «Хитропалые» с болью понимают, что наши мифы переживут нас, а самое главное – они переживут своих рассказчиков. Результат – курьезная (и типичная для Лафферти) инверсия легенды об Орфее: не наши истории и мифы остаются позади во тьме, а мы сами. Ореада Хитропалая бежит по анфиладе темных комнат внутри горы, собирая железных псов, железных парней, железную философию. Но на самом деле это нас с вами она собирает. А когда ее игра заканчивается, она разбирает их (нас) и бросает обратно в горшки с деталями. В самом конце мы распадаемся на части, наш век короток, и наше сердце разбито. Но именно Ореада и ее Плутон, воплощенные мифы, будут горько плакать железными слезами.

Хитропалые [128]

1

Орфей сыграл прекрасную мелодию Глюка – и грозный Плутон, царь Аида, залился слезами. Но то были железные слезы.

Хилэр Беллок. Слезы Великих

– Кто я? – спросила однажды Ореада[129] Хитропалая свою маму. – Или, если уж на то пошло, что я?

– Ты наша дочка, – ответила Франсес Хитропалая. – А почему ты спрашиваешь? Ты с кем-то разговаривала?

– Только сама с собой и еще с дядюшками в горе.

– Тогда ясно. Во-первых, милая, ты должна знать: мы тебя очень, очень любим. Не было ничего случайного: мы тебя выбрали, и ты для нас…

– Не волнуйся, мамочка. Я знаю, что я приемная. И уверена, что вы оба меня любите, вы мне все уши об этом прожужжали. Но кто я на самом деле?

– Ты – маленькая девочка Ореада, очень любопытная и развитая не по годам.

– Но я не чувствую себя развитой. Я чувствую себя глупой. Почему я чем-то похожа на папу, а больше ничем и ни на кого? Как мы с папой вообще связаны?

– Вначале вы не были связаны никак. Когда мы с папой поняли, что у нас не будет своих детей, мы начали подыскивать ребеночка. В тебя я влюбилась с первого взгляда, потому что ты похожа на Генри. И Генри влюбился в тебя с первого взгляда, потому что ты похожа на него. Генри всегда был нашим самым любимым человеком – моим и его. Шучу, милая. Хотя нет, не совсем: мой муж так очаровательно ребячлив и эгоцентричен! А теперь беги поиграй на улице.

– Нет, я лучше побегу внутрь горы и поиграю там.

– Но, милая, там так темно, грязно и дымно!

– А на улице, мама, слишком светло и недымно. – И Ореада побежала играть внутрь горы.

Дом Генри Хитропалого, объединенный с мастерской, примыкал к горе, которая располагалась к северу от города и по сравнению с другими горами округа Осейдж была не такая высокая, зато крутая. Генри, отец Ореады, держал мастерскую пишущих машинок. На вывеске, правда, про пишущие машинки ничего не было. Она гласила: «Ремонт дактилографов. Генри Хитропалый».

Та часть дома, которую занимала мастерская, наполовину уходила вглубь горы. Дальше, уже внутри горы, был полутемный склад, а за ним – целая анфилада комнат, где хранились запчасти и всякая всякота. Помещения были совсем темные, с каменными стенами, и чем дальше, тем темнее в них становилось и тем больше они походили на пещеры. Они тянулись одна за другой, и цепочке этой, казалось, нет конца.

В этих черных-черных, темных комнатах стояли горшки и котлы, и в них можно было найти детали и запчасти к любой машине в мире. Главное – знать, в какой горшок сунуть руку. Так говорил Генри Хитропалый.

Ореада бежала вперед в абсолютной черноте – комната за комнатой, коридор за коридором. По пути она выхватывала из горшков и печей разные детали и что-то лепила из них на ходу. Когда она закончила, это что-то вопросительно тявкнуло.

– Что же я забыла? – задумалась Ореада. – Ах да, Расти, у тебя же только одно ухо. Прости, пожалуйста.

Она вытащила второе ухо из горшка со вторыми ушами и побежала дальше, прицепляя ухо на бегу. Наконец железная собака была готова. Теперь она могла лаять и бежать рядом с Ореадой по тоннелям внутри горы.