Дни между станциями - [21]

– Мне нужно в клуб, – сказал он.

– Сегодня в клубе никого не будет, – отозвалась Лорен.

– Все равно нужно сходить, – сказал он, – на всякий случай.

На лестнице с бульвара Паулина они наткнулись на такой крутой песчаный откос, что по нему было не спуститься, и им пришлось пойти в обход по одной из улиц, петлявших по склону. На заднем дворе клуба, рядом со служебным входом, дожидалась группа, записанная на вечер. Мишель сказал, что думает закрывать клуб. Вокалистка, блондинка с короткой стрижкой и кожаными браслетами на запястьях, запротестовала – они не могли себе позволить отказаться от такого важного концерта. Она попросила Мишеля подождать и хотя бы посмотреть, сколько придет народу. Мишель нехотя согласился – если придет разумное количество людей, он пустит группу на сцену. К закатному часу, когда песок на бульваре замерцал розовым светом и над океаном забрезжила синева, ни повара, ни бармена еще не было. Из офиса за сценой Мишелю видна была грозная черная туча на востоке, над пустыней перед Невадой. Мишель снова подумал, не закрыть ли клуб; он был уже уверен, что никто не придет. Прибрел один кассир. Лорен сидела в углу, отдыхая от приступов боли, взор ее блуждал за окном, как с ней часто случалось дома, в спальне. Иногда она крутила ручку радио, иногда за чем-нибудь вставала. В десять нас здесь уже не будет, сказал Мишель, если только не испортится погода, – тогда заночуем.

Но к половине восьмого Мишель понял, что ошибался. На тротуаре начали появляться люди – они дожидались, когда двери откроются. К половине девятого их оказалось так много, что Мишелю пришлось открыть двери и велеть кассиру взяться за работу. Толпа хлынула внутрь. К девяти клуб был переполнен, набит битком, а они все шли и шли, они заполняли танцпол и отодвигали столики вглубь зала, пока клуб не перестал их вмещать. Мишель не представлял себе, откуда они брались. Сборище было еще страннее обычного; порой казалось, что они вообще не похожи ни на кого из тех, кто приходил в клуб раньше. Дело было даже не в жестких кожано-стальных прикидах, а в потустороннем искажении их лиц, словно эти люди выкарабкались из-под земли, где, лежа в песке, дождались часа, когда смогли собраться здесь, по-кротовьи вылезая из подполья в промежутках между бурями. Поскольку бармена не было, они принялись сами доставать себе пиво из холодильников, по цепочке передавая банки в толпу. Бесплатное пиво утихомирило их ненадолго; оно было теплым, ведь электричество часто отключали. Мишелю было ясно, что эти люди будут презирать щедрость любого, кто предложит им кров или пищу.

Теперь он жалел, что вообще открыл двери, потому что атмосфера была взрывоопасная и он не знал, как разрядить ее, – уж точно не музыкой. Может быть, от музыки толпа выдохнется и удовлетворится, а может, придет в неистовство; но если группа не выступит, разгром будет точно. Мишель решил начать представление, но даже музыканты, привыкшие к буйным толпам, настороженно отнеслись к этой публике; колеблясь, прошагали они на сцену по битому стеклу – под ногами хрустели бутылочные осколки. Их встретили ревом – требовательным и угрожающим, отнюдь не дружелюбным.

Группа начала играть. Песни вспыхивали и затухали, как лампочки, ток пробегал по клубу и внезапно пропадал, так что усилители, инструменты и стробы в подсветке синхронно вырубались и включались снова. Какое-то время все это забавляло публику, они то неистово отплясывали, то замирали, как истуканы, в такт взрывам темноты и молчания. Потом ими овладело нетерпение, и в той же темноте и молчании снова зазвенело стекло, а за столиками наверху зазвучали ультиматумы. Всякий раз, как свет и звук возобновлялись, вокалистка явно казалась все более встревоженной; она оглядывалась на собратьев-музыкантов, словно ожидая знака уносить ноги. Уже было слышно, как ветер на улице скребется о стены. Это еще сильней раздразнило толпу. Когда электричество пропало уже, должно быть, в десятый раз, опять звякнули стекла и запущенные через весь зал бутылки; и тут Мишель услышал в темноте одинокий долгий вопль, который тут же увял, превратившись в стон. С танцпола понеслись голоса и разрозненные крики, а когда снова включился свет, вокалистка, вся в крови, стояла, сгорбившись, на коленях, и концы ее белокурых прядей свисали на бледно-розовый кусок человеческого мяса, распластанный на сцене перед ней.

Мишель стоял рядом с Лорен – она смотрела в зал с балкона за сценой. Он отпихнул ее назад, в верхний коридор, к офису. Беги в служебную комнату и запри дверь, сказал он. Она продолжала стоять, глядя мимо него, на сцену. Иди! – сказал он, и ее голова дернулась при звуках его голоса; она отступила на три, четыре шага. Группа покинула сцену, оставив там коленопреклоненную вокалистку; вокруг нее расширялся кровавый круг. Мишель включил освещение; к этому времени толпа была в агонии ликования, они плясали и улюлюкали вокруг неподвижной девушки, лицо которой лежало на полу у ее коленей. Повсюду свистели бутылки, то и дело попадая в людей; на верхней платформе полностью обрушились перила, и несколько тел кубарем скатились вниз. Похоже, толпа была готова разнести клуб сверху донизу и снизу доверху, чтобы встретиться где-то посередке. Блондинка на сцене так и не шевельнулась посреди этого бедлама; хотя сперва казалось, что толпа обрушится на нее и не оставит даже мокрого места, теперь люди двигались в обход – словно, принеся ее в жертву, они понимали, что она больше не принадлежит им.