Дни между станциями - [19]

Мишель пришел, когда доктор помогал Лорен встать с постели. Они втроем прошлись по коридору и обратно. У нее немного тянуло в животе, но это было все. Она спросила врача, не выпадут ли скрепки раньше времени, и он сказал, что если она будет осторожно себя вести, то вряд ли. Мишель остался, и она показала ему шрам. Он безучастно уставился на него и дотронулся пальцем, ничего не сказав. Мишель сказал, что звонил Джейсон. Он два дня пытался дозвониться в их квартиру. Мишель рассказал ему, что случилось.

– Откуда он звонил?

– Из Пенсильвании. На следующей неделе он уезжает в Венецию. – Мишель взглянул в окно. – Если только не решит вернуться домой.

– Ты все ему рассказал?

– Нет.

– Доктор сказал, что завтра меня выпишут, – проговорила Лорен.

– Я тебя отвезу.

Она кивнула.

– Мне три недели нельзя будет заниматься любовью.

Джейсон позвонил вечером. Он сказал, что, если Лорен захочет, он откажется от участия в кроссе. Или он может прилететь через несколько недель, поскольку кросс все равно будет только осенью. Лорен сказала, что это не обязательно. Он ничего не может для нее сделать, сказала она. Джейсон попрощался с ней странным голосом. Она подумала: он знает. Он всегда знал.

Он знал с первой минуты, прежде чем узнали мы. Все мы знаем. Поэтому мы не встречались два года; я чувствовала это через пол.

На следующий день Мишель снова стоял у изножья ее кровати в своем синем плаще, его черная шевелюра падала на повязку, а лицо почти ничего не выражало. Он бесстрастно взял ее сумку в одну руку и обнял ее другой. Они вместе спустились на лифте; когда двери открылись, ей стало больно. Они медленно прошли через вестибюль. У выхода из больницы она схватилась за живот, пощупала – не вылетела ли скрепка – и посмотрела – не расплывается ли на халате кровавый круг. Но на халате ничего не было. Парковка была исполосована длинными синими тенями, убегающими на восток.

Он поднял ее и понес; она держала сумку на коленях. Он быстро вышел с ней через автоматическую стеклянную дверь, на свет. Со стороны океана плыла дымка, легкий ветер шевелил на Лорен халат и гладил ей ноги. Она поняла, что не знает, где она. Все замерло – словно за то время, что она отсутствовала в этом мире, он существенно замедлил ход. «С тобой все в порядке?» – спросил он. Она держалась, уткнувшись лицом в его плащ, сомкнув руки у него на шее. Она чувствовала, что ее волосы касаются пуговиц его плаща; когда она прижималась к нему, плащ, казалось, ниспадал бесконечно, накрывая землю, обволакивая асфальт, словно все это время он кутался в собственную тень. «Ты можешь постоять? – спросил он. – Секундочку», – и опустил ее на землю, и она не отнимала лицо от его плаща, а лишь ждала. Он порылся в кармане в поисках ключей. Когда он отпер дверь машины, он взял у нее сумку и поставил ее на заднее сиденье. Он снова поднял ее, чтобы усадить. Она взяла его за волосы одной рукой и за отворот плаща – другой. «Я люблю тебя, Адриан-Мишель, – прошептала она. – Не хочу любить, но люблю». Он посмотрел на нее – его рот не шевельнулся, на губах вовсе не было ответа; он посадил ее в машину и секунду постоял, глядя на нее. Закрыл дверь. Обошел машину, открыл другую дверь, подумал, поколебался, замер. Затем, прежде чем усесться, он снял с лица повязку и бросил на землю, где порыв ветра, раздувавшего ее халатик, подхватил ту и понес по парковке, за безжизненные деревья, пока она не превратилась в маленькую темную точку.

Он отвез ее домой, уложил в кровать, через голову снял с нее халат. Заварил ей чаю и сидел и смотрел, как она его пьет. Она продолжала глядеть на его лицо – оно казалось ей обнаженным. Дополнительная синева дополнительного глаза тревожила ее. Чувствуя это и стесняясь, он опускал глаза. И тогда она снова смотрела в свою чашку.

Вечером он разделся и обнял ее – и только тогда, в темноте, начал говорить. Он говорил о годах, прошедших с тех пор, как они стали соседями, и о том, сколько раз видел, как Джейсон уезжает, и думал, не одиноко ли ей. Он признался ей – а она ему, – что избегал встречи, хотя никогда не понимал почему. Она стала для него загадкой, как и он для нее, оба томились каждый в своей комнате, приходили и уходили, невидимые друг другу. Но когда он увидел ее в толпе в «Синем тангенсе», он понял, что это не в первый раз, так же как и она поняла, что не в первый раз видит его.

Они чуть не опоздали, сказал он. Проведя два года в поисках знакомого лица, он смирился с мыслью, что такого лица не будет; и когда он смирился с этой мыслью, он начал полагаться на нее. Перестав бояться, что никогда не найдет такого лица, он начал бояться, что все же найдет. Его тайная жизнь стала безопасной и удобной, и когда он увидел ее, он сразу подумал, что она – кто-то, кто знает о нем больше, чем он сам. От этой мысли он похолодел, как после того фильма.

– Фильма? – сказала она.

И он рассказал ей о фильме – о том, что он выбежал из кинотеатра, увидев, как он понял позже, собственную мать и осознав, что фильм, как он понял немедленно, снял он сам. Итак, он знал, из фильма и из своих снов-воспоминаний, что он сын француженки, родился где-то во Франции, и что однажды ночью, когда он был совсем маленьким, его два брата-близнеца утонули. А брат его матери был голливудским кинопродюсером и ненавидел его по какой-то причине, которой ему никто не открыл. И враждебность дяди и ужас тети вынудили его уехать как можно скорее, что он и сделал. Она спросила его, пересматривал ли он фильм с тех пор. Он ответил: нет, но может посмотреть в любой момент, так как пленка у него; как-то раз он набрел на сундук с чьими-то пожитками и нашел под кипой книг и бумаг фильм в матовой металлической коробке. В тот день он думал уничтожить его, и с тех пор не прошло дня, чтобы он не подумал об этом, – но вместо этого лишь пялился на коробку на полке, словно на бесовскую игрушку, которая при малейшем прикосновении могла отбросить его на другой конец комнаты.