Дни Крови и Звездного Света - [13]
Прямо сейчас его желанием было — войти в ее комнату. Любая другая бы сразу же притихла, при первом же намеке на его приближение. Кару этого не сделала, хотя сердце забилось в панике, как у маленького животного, находящегося так близко от него.
Тьяго не давил. Он остановился и изучал ее. Кару знала, как выглядела сейчас: бледная и мрачная, исхудавшая. Ее ключицы были слишком острые, коса в полном беспорядке, а черные глаза блестели усталостью. Тьяго вглядывался в них.
— В порядке? — скептически повторил он. — Даже здесь? Он провел своими пальцами по ее предплечьям, и она пожала плечами, сожалея о том, что не была одета во что-то с рукавами. Она не хотела, чтобы кто-то видел ее ушибы, и он — меньше всего, потому что он заставил ее чувствовать себя уязвимой.
— Я в полном порядке, — сказала она.
— Ты попросишь о помощи, не так ли, если тебе она понадобится? В конце концов, у тебя должен быть помощник.
— Мне он не нужен.
— Нет никакой слабости в том, чтобы попросить о помощи, — он сделал паузу, а потом добавил. — Даже Бримстоун нуждался в помощи.
Возможно, он бы добрался до ее груди и захватил ее сердце.
Бримстоун. Да, ему помогали, включая и ее. И все же, где она была, когда его пытали, избивали и жгли. Что она делала, когда его убийцы-ангелы стояли на страже его обожженных останков и обеспечили его исчезновение?
Исса, Язри, Твига, каждая душа в Лораменди. Где была она, когда их души задремали, подобно воздушным змеям, взмыли ввысь, и, исчезнув в небе, прекратили существовать?
«Они мертвы, Кару. Слишком поздно. Они все мертвы».
Те слова, месяц назад в Марракеше, разрушили в одну секунду счастье Кару. Всего какую-то минуту назад они с Акивой держали косточку и сломали ее, а ее жизнь, в качестве Мадригал, все те воспоминания, что Бримстоун так бережно хранил — тут же вернулись к ней. Она смогла ощутить жжение в затылке, когда ее голова упала, после того, как палач занес и опустил свой клинок, и истошный вопль Акивы, в котором явственно чувствовалось, как разрывается его душа, как будто эхо той боли было также поймано в ловушку косточки.
Восемнадцать лет назад она умерла. Бримстоун втайне воскресил ее, и она прожила эту человеческую жизнь, не зная о той, которую прожила до этого. Все вернулось к ней в Марракеше, и она пробудилась, присоединяя все забытое к своей настоящей жизни, обнаружив себя со сломанной косточкой желаний в руке и удивленным Акивой перед ней.
Самым удивительным было то, что они нашли друг друга, даже через миры и жизни. В тот чистый и яркий момент своей жизни, Кару познала радость.
Эти слова Акива сказал в конце — с очень глубоким стыдом и горем.
«Они все мертвы».
Она не верила в это. Ее разум просто даже не допускал такой возможности.
Следуя за изувеченным ангелом Разгатом с небес Земли в небеса Эретца, она цеплялась за надежду, что это не так, не могло быть так, как сказал Акива. Но, когда она нашла город, а ... города никакого больше не было. Она все еще никак не могла примириться в душе с увиденной разрухой. И здесь она когда-то жила? Здесь жили миллионы химер? А что теперь? Разгат, мерзкая тварь, рассмеялся от представшего перед ними вида города; это было последним, что она запомнила о нем. С этого момента, она была, словно в тумане и не могла вспомнить, как они расстались, и где.
Все, что она понимала в тот момент — это крушение Лораменди. Этот почерневший ландшафт заставил почувствовать Кару нечто такое, что она прежде не испытывала: пустота, столь глубокая, что сама атмосфера, казалось, истончилась, как будто ее соскребли или скальпировали, словно шкуру животного, которую потом растянули и дубили до тех пор, пока та не стала мягкой.
То, что она чувствовала, было полным опустошением души.
— Уже слишком поздно.
Она потом не могла припомнить, как долго бродила по руинам. Она была потрясена. Над ней довлели воспоминания. Ее жизнь в качестве Мадригал окутывала ее саму, будучи Кару, и это было чревато смертью, потерей, и в самой сути ее ошеломляющего горя было знание того, что она позволила себе это. Она любила врага и спасла его. Она освободила его.
А он сотворил такое.
Горькое, горькое, это опустошение ангелов.
Когда голос расколол тишину, она обернулась, ее лезвия в виде полумесяцев тут же оказались в руках с желанием заставить ангелов истекать кровью. Если бы это был Акива, там, в руинах, она бы не спасла снова ему жизнь. Но это был не он, и вообще не серафим.
Это был Тьяго.
— Ты, — сказал он, с чем-то, похожим на удивление: — Это на самом деле ты?
Кару даже не могла говорить. Белый Волк осмотрел ее с головы до ног, и она отшатнулась. Ее воспоминания сожжены. Внутри ее живота, словно клубок змей, всколыхнулось отвращение, и изнутри, с мертвым шоком, она осветилась яростью — на всю вселенную, на эту новую жестокость. На него, за то, что он единственный остался в живых.
Из всех возможных душ, выживших в бойне: ее собственный убийца.
СЛОМЛЕННЫЙ
Она должна была знать, что той ночью, очень давно, в другой жизни, в другом теле, за ней следили, но наслаждение притупило ее осторожность.
Она была Мадригал из Кирина. Она была влюблена. Она была в объятиях огромной, дерзкой мечты. За месяц тайных ночных встреч, она улетала в темноту храма Эллай, где ждал ее, беспокоясь, Акива со своей любовью, в пылу страсти. Она старалась переделать их мир. Она всегда наслаждалась моментом прилета — как она впервые увидела его лицо, поднятое вверх, пока она скользила вниз сквозь купола поминальных деревьев, и как он, видя ее, загорался в ответ. Эту картину она будет хранить в памяти все дальнейшие дни: совершенное золотистое лицо Акивы, освещенное изумлением и восторгом. Он протянул руку, чтобы опустить ее вниз. Его руки скользнули вверх по ее ногам, пока она опускалась, добрались до бедер и прижали ее прямо в воздухе так, что их губы встретились прежде, чем ее копыта коснулись земли.
