Дни, когда я плакала - [25]
Она его опускает.
– Что? – в ее голосе всё еще звучит обида на него.
– Куинн думала, что мы с тобой встречаемся.
Оливия высовывает голову в окно и смотрит мне прямо в глаза. Ее взгляд полон отвращения.
– Это же инцест!
– Практически, – говорит Картер.
– Я просто слышала вчера ваш разговор по телефону, – смущенно оправдываюсь я.
Он отводит взгляд.
– Она сидела с моей младшей сестренкой, пока мы были у Одена. Я говорил со своей сестренкой.
Я моргаю, мои щеки пылают.
– Ой!
– Утю-тю, – он манерно задирает голову и проводит ладонью по щетине на подбородке. – В тебе взыграла ревность?
– Деффффачка, можешь забирать его себе, – выкрикивает Оливия в окно и поднимает стекло.
– Я не ревновала. Ты мне неинтересен.
Он ухмыляется.
– Уверена?
– Я влюблена в Мэтта, помнишь?
Его ухмылка испаряется.
– Точно. Я почти забыл, что ты у нас по белым мальчикам.
Я морщусь. Он произносит это так, словно мне нравятся исключительно белые парни. Что на самом деле не так, и меня бесит, что он такого мнения обо мне, но прежде чем я успеваю возразить, он подходит к пассажирской стороне моей машины.
– Мы ждем только Одена, а потом можем ехать, – говорит он и хлопает дверью.
Я стою одна, вцепившись в свой рюкзак, пытаясь собраться с духом перед нашей двухчасовой поездкой. Два часа с Картером. Два часа с Оливией. Два часа «американских горок» эмоций. Я готовлю к поездке свой разум, свой желудок и свое сердце.
По иронии судьбы Оден, единственный белый из нас, опаздывает. Объявившись, он бесконечно извиняется и устраивается на заднем сиденье рядом с Оливией. Машина наполняется смесью моего парфюма «Виктория Сикрет», картеровского геля для душа, оденовских домашних пачулей и, полагаю, нотками лаванды, исходящими от Оливии. Я настраиваю кондиционер, надеясь, что кто-нибудь наконец нарушит молчание.
Видимо, как и Картер, потому что он начинает ковыряться в моем приложении «Эппл Мьюзик».
– Вот это точно нет, – я шлепаю его по ладони. Я определенно не собираюсь два с лишним часа слушать мамбл-рэп.
Он нахмуривается.
– Тебя может удивить, как много у нас общего.
– И что же у нас общего? – спрашиваю я. – Ты не знаешь, какая музыка мне нравится.
– Я знал, что тебе не нравится Вонтэ.
– Ага, и это очень подозрительно. Откуда ты это знаешь? – я бросаю на него взгляд, прищурившись.
Он улыбается, качая головой.
– Просто доверься мне! – И он снова утыкается в сенсорный экран. Мне сложно побороть свое любопытство, так что я ему позволяю.
В итоге я провожу два часа, слушая ар-н-би девяностых – мою самую любимую музыку. Картер с Оливией громко подпевают, в то время как я мычу себе под нос. Оден молча смотрит в окно.
Через час после выезда из Остина утреннее солнце уже ярко светит. Мы проезжаем сельский дом, потом пустое пастбище, потом заброшенную заправку.
– О боже! – охает Оливия на заднем сиденье. Я бросаю на нее взгляд через зеркало заднего вида. Она прижимается к заднему стеклу. – Ты должна вернуться, – просит она и с умоляюще смотрит на меня.
– Зачем? Что случилось?
– Эта заправка такая красивая. Я обязана ее сфоткать.
– У нас тут как бы плотное расписание.
Вмешивается Картер:
– Поверь мне, лучше тебе это сделать. Она просто так не отстанет.
Оден спрашивает:
– Как ты можешь лишить нашего главного фотографа возможности сделать хороший снимок?
Я замираю.
Я знаю, что он ничего такого не имел в виду, но у меня такое чувство, будто он указывает на мою вину. Словно делает ударение на несколько слов, которые не требуют ударения. Как ты можешь отказать нашему главному фотографу – зная, что ты помогла разрушить ее репутацию в этом качестве – с учетом того, что ты позволила уничтожить все ее фотографии?
Она отмеченный наградами фотограф. Наш отдел ежегодников гордится тем, что она учится у нас. Наша школа гордится тем, что она учится у нас. Ей отдали целую стену в холле С для выставки ее работ. Она словно стала ее собственной маленькой арт-галереей. Она показывала фотографии повседневной жизни учеников, а еще снимки, сделанные в окрестностях Остина, от которых захватывало дух.
А потом, во время рождественских праздников, когда большинство учеников наслаждались своими каникулами, несколько человек проникли в здание – и все ее фотографии были изрисованы красным маркером:
Свежие новости: главный фотограф делает отличный минет!
Оливия Томас готова к работе!
Снимает головы и сосет головки!
Я смотрю в зеркало заднего вида. Оливия сжимает ладони в просительном жесте.
– Я быстро, обещаю.
Мое чувство вины обрушивается на меня. Я так резко разворачиваюсь, что Картеру приходится ухватиться за ручку двери.
Вытаскивая свою камеру, она поворачивается к Одену.
– Я говорила тебе, что продаю свои фотографии в интернете?
Он кивает.
– Если я дам тебе долю, ты согласишься редактировать мои фотографии?
– Правда? – Его лицо вдруг светлеет.
– Черт, да! Ты же лучший редактор в ежегоднике, Оди.
Оди? И погодите-ка, они вместе работают над ежегодником?
Он расплывается в улыбке до ушей.
– Конечно, буду. И тебе даже необязательно мне за это платить.
– Я определенно буду тебе платить.
Когда я подъезжаю к заброшенной заправке, Оливия просит оставить машину на обочине, чтобы она не попала в кадр.
