Дни гнева - [15]

Никакой привязанности к дочери Клод не чувствовала и тут же заявила, что других детей у нее никогда не будет. Беременность и роды были для нее слишком тяжким испытанием. Все плотское было ей неприятно, физическая близость внушала лишь отвращение. Как только родилась малютка, она переселилась в отдельную спальню и закрыла перед мужем дверь раз и навсегда. Да Марсо и не пытался стучаться в дверь, за которой укрылась его жена: он слишком хорошо знал, как холодна была ее постель, как безучастно ее тело. Эта постель еще больше напоминала ему катафалк, чем огромный черный рояль. Они зачали дочь без единой ласки, без единого поцелуя, в неловкой тишине — она терпела близость с мужем как неизбежное зло, изнемогая от отвращения и задыхаясь от брезгливости под тяжестью его тела, он же сходился с нею, словно выполняя тяжкий долг, с чувством отчаяния и скуки. Поэтому отец и мать больше всех дивились живому нраву ребенка, родившегося от их холодного, вынужденного, немого союза: девчушка была резвой, веселой, живой, прелесть ее радовала и взгляд, и душу. Назвали ее Камиллой.

Пыл, который Камилла вкладывала во все, что делала: в игру, в саму жизнь, — поначалу удивлял ее мать, потом стал раздражать и наконец вызывать неприязнь. С годами эта неприязнь росла: чем старше становилась Камилла, тем больше она напоминала Клод ее собственную мать, Катрин, распутницу, бросившую детей и мужа, потакая низменным инстинктам самки, похотливому соблазну, желанию развлекаться и кружить головы. Клод навсегда отвратилась от девочки, бередящей тягостные воспоминания о матери. Она вернулась к своему роялю и посвящала все время только ему, ничуть не заботясь о малышке. Зыбка, по возрасту не годившаяся в кормилицы, покинула дом Мопертюи. К тому же она все равно не могла без дрожи взять на руки эту девочку с зелеными змеиными глазами. Сомневаться не приходилось: Камилла была вылитая бабка, копия Катрин — те же чуть раскосые сияющие глаза золотисто-зеленого цвета, тот же пухлый рот. Змеиные, змеиные глаза, со страхом говорила Зыбка и прибавляла: «Сам Сатана глядит этими глазами, горе тому, кто в них засмотрится». Вот она и решила уйти: лучше уж спокойно умереть на соломе, в своем углу, среди родных, чем и дальше жить на богатом дворе бок о бок с женщиной, похожей на привидение, целый день сидящей у рояля-катафалка, откуда несутся стоны и жалобы мертвецов, да с ведьмоглазой девчонкой. Место Зыбки заняла Адольфина Фоллен, или просто Фина, она и взяла на себя заботы о малышке. Два года назад Фина овдовела, ее дочь Роза была замужем за Матье Гравелем, а сын Туану женат на Селине Гравель. У молодежи Лэ-о-Шен был не слишком богатый выбор, в жены и в мужья приходилось брать тех, кто подходил по возрасту, пары подбирались только со дворов Фолленов да Гравелей. Гюге Кордебюгль со Среднего двора жил, с тех пор как умерли его родители, один, обрел привычки и причуды старого холостяка-нелюдима и жениться не собирался. Все женщины без исключения — зеленоглазые, что и все остальные — казались ему подозрительными и даже опасными. Он считал, что все они знаются с дьяволом и у всех в крови — бесовство, которое может взыграть когда угодно. Упорно чураясь женского пола, он жил добровольным отшельником. Единственным живым существом, чье общество он мог выносить, был петух по имени Татав, такой же привереда, как хозяин.

Амбруаза Мопертюи не слишком огорчало, что у невестки больше не было детей. Ему хватало Камиллы. В ней для него возродилась Катрин. Возродилась ребенком, чтобы все начать с самого начала, и день ото дня она расцветала у него на глазах. С Камиллой на землю вернулась чудесная красота. Красота и соблазн. Вырванная у смерти, у забвения, эта красота будет теперь сиять в его доме, здесь, в лесной глуши. Он полюбил малышку с первых дней, к любви его примешивалась страсть и гордость, она напоминала чувство ревнивого любовника. «Глядите, — говорили люди, — зеленоглазая девчонка уже вскружила голову старику! Да и правду сказать, резвая да хорошенькая, по всему видно: подрастет и станет такой же ладной бабенкой, как ее бабка из города!» На ее счет тоже строили предсказания и прочили ей волшебную силу: не то чтобы она, как Фернан-Силач, будет дубы выворачивать голыми руками, но заворожить одним взглядом змеиных глаз сможет кого угодно, даже деревья в лесу.

ПЕСНИ

БРАТЬЯ

Они росли в лесу. Лес сотворил их по своему подобию. Мощными, крепкими, как деревья. Они впитали тысячелетнюю крепость гранитных горных отрогов, по которым струились родники и были разбросаны среди высоких трав, папоротников и ежевичных зарослей озерца. В них звучала та же, что и в древесных стволах, песнь. Песнь, вечно нарушавшая безмолвие камня, песнь без мелодии. Резкая, как здешний климат: беспощадное знойное лето и долгая, снежная, студеная зима. Песнь, состоявшая из выкриков и свиста, пронзительных возгласов и отголосков. Песнь, в которой изливалась вся радость и ярость их жизни.

Ко всему, даже к любви, примешивалось у них буйство. С младенчества их окружали деревья, которых было много больше, чем людей. Они кормились дикими плодами, лесными кореньями и ягодами, мясом зверей, они уже знали все пути, проложенные звездами в ночном небе, все тропы, вьющиеся меж деревьев, в чаще и в колючих зарослях, которыми пробираются лисы, рыси и косули, знали протоптанные кабанами дорожки, что шли в примятой траве, меж колючек, повторяя, как в зеркале, направление Млечного Пути. Параллельно пути паломников, идущих через Везеле к храму Святого Иакова Компостельского. Иными словами, им были известны все дороги, какие только проложили за века звезды, звери, люди.