Дни, что нас сближают - [97]

— Клиффорд! Клиффорд! — закричал другой режиссер и тоже сделал два залпа.

Стрелял и третий наш режиссер, снова выстрелил и Попов.

— Клиффорд!

Заяц резко свернул в сторону и бросился в обратном направлении — прямо к уже присевшему на корточки Владикову.

— Клиффорд! Клиффорд!

Шелковый крупный пес нервно вертелся и глядел в руки своему хозяину, пока не получил сильный пинок. После случая с Лецой это было уже слишком, и он заскулил тонко и жалобно. Первый режиссер снова выстрелил по зайцу, и один из сеттеров душераздирающе завизжал.

— Диана! — взревел Попов. — Диана! Пепи, что ты сделал с Дианой?!

— Не знаю! — прокричал тот. — Я стрелял в зайца!

Стоя по пояс в высокой траве, крестьяне глядели и молчали — черные, как мишени.

Заяц проскочил в пяти шагах от Владикова, тот дважды выстрелил — мимо! Крум рядом со мной прыснул было со смеху, но деликатно прикусил губу.

Бежал заяц — темная пашня летела из-под лап, лишенная своего спокойного лица, полная выстрелов и собак, с чудно́ взбивающейся перед глазами землей, с адским дыханием за спиной, бежал заяц, господи, как страшно призывали в его крови: бежать! — тысячи его дедов и бабок позади, и тысячи его внуков и внучек впереди так дико и неудержимо молили о своем рождении, ах, как бежал заяц…

Из бузины вырвалась Леца и с визгом бросилась ему наперерез. Он снова вильнул, но наткнулся на грозно летящего Гуджо и в который уже раз переменил направление. Мелькнули перед глазами заросли бузины, за ними спасительные ряды виноградника… В этот момент один из крестьян выстрелил, и заяц кувыркнулся.

Ничего особенного, снова вскочил и снова бросился бежать. Только правая передняя лапа повисла, и при каждом скачке он сильно тыкался мордой в земляные комья. От этого глаза его запорошило землей, один совсем закрылся, и он не видел уже ни бузины, ни спасительного виноградника. Ни даже Владикова, у чьих ног — метрах в пяти — остановился перевести дыхание. Он уже и не слышал ничего, хотя и ощутил, как черные дула заглядывают ему в глаза, а мгновение спустя небо, виноградник и светлая трава взметнулись, чтобы тотчас потонуть в огромной красной пасти рыжего, покрытого репьями чудовища…

Во время короткой передышки Крум дал режиссерам ракию — перевязать собаку Попова. Мы пустились между рядами лоз. То там, то тут беспрестанно гремели выстрелы, но когда мы вышли из виноградника, оказалось, что убито еще всего два зайца.

— Петляют, — пожаловался Попов. — Выскочит — и вдруг как вильнет!

— Да, — подхватили режиссеры. — Вдруг бросаются в виноградник, и не разглядишь их.

— Если б они не петляли и не бегали, ни одного бы уже не осталось, — заметил Крум.

— Порода бы их давно перевелась, — добавил низкого роста крестьянин, он подошел и толкнул меня локтем, чтоб я дал ему прикурить.

— Она и так переведется, заячья порода! — сказал я. — Судя по тому, как дело идет…

Когда прошли по рядам другого виноградника, низкорослый крестьянин закинул ружье за спину. Закинул и я.

— А если сейчас выскочит? — спросил он улыбаясь.

— Пусть его скачет, — ответил я. — Кому на роду написано помереть — тот не уцелеет. Давай спокойно покурим.

Так мы и сделали, пока другие продолжали стрельбу. В этом винограднике было убито еще три зайца, и к обеду на каждого из нас приходилось по зайцу.

— Это все благодаря ему! — показал Владиков на Крума, когда мы собрались у источника и свалили добычу под стог соломы. — Пять штук подстрелил!

— Да ничего особенного, — бросил Крум. — И вы ведь тоже попали.

— Попал-попал, — подхватил Попов. — Владиков сегодня в двух зайцев попал.

— Кто попал, кто не попал, не имеет значения, — любезно и энергично заключил товарищ из окружного центра. — Важно, что на всех хватило. А теперь — прошу!

Все так же любезно и энергично он распоряжался вокруг длинной скатерти, уставленной хлебом, бараньим жарким, бутылками с пивом и красным сидром. Мы расселись возле стога. Собаки рухнули на землю, высунув от усталости длинные красные языки. Все закурили, по рукам пошли бутылки с вином и ракией, разнесся запах простых и прекрасных закусок. С низкорослым крестьянином, которого, как оказалось, звали Данчо, мы нашли общие и одинаково интересные для обоих темы, которые и принялись развивать. Говорили о том, что если где-нибудь водятся зайцы — например, здесь, на общественном пастбище их деревни, — гости и начальство будут наезжать каждое воскресенье.

— И так год, два… — сказал я. Данчо улыбаясь пожал плечами. — Потом на другое место, — добавил я, — потом на третье и…

— И потом повсюду, — откликнулся мой новый приятель, — а нам уже — некуда.

Привалившись к стогу, мы говорили и о том, что зверя травят опрыскиваниями и удобрениями, что воздух, и воду, и землю травят, — мы понимали друг друга легко и просто, пока остальные не начали над нами подшучивать.

— Предлагаю Дончо с Данчо разлучить! — сказал Владиков. — Пусть не откалываются от коллектива и от стола.

— Да, да! — воскликнули и режиссеры.

— Это, в сущности, невозможно, — заметил Попов, — они оба деревенские, так что им хоть кол на голове теши. Ничего, что один писатель, а другой…

— Кормозаготовитель и животновод! — отозвался Данчо громко, спокойно и гордо.