Дни, что нас сближают - [67]

Само собой, без помощи друзей из моей затеи ничего бы не вышло. Как я им теперь объясню свой отказ? Не говоря уж о том, что я больше никогда ни за чем не смогу к ним обратиться. А это значит, что я, по существу, навсегда отказывался от всякой возможности роста, хоронил себя в глухой провинции. Хватит ли у меня сил все это выдержать? Я был просто в ярости. Мелькнула даже мысль все бросить и начать сначала. Новая жена, маленькие дети. Все сначала… Но зачем? Мне так хорошо с моими. Я знал, что ни с кем и никогда мне не будет лучше.

Через несколько дней я со скоростной почтой отправил в Софию свой отказ. Без всяких объяснений. Разыграл в суде небольшой скандальчик и ушел оттуда. Найти другую работу оказалось вовсе не трудно. Вскоре я уже был юрисконсультом на самом крупном предприятии городка Б. Стал больше зарабатывать, купил машину. Пользовался уважением и не отказывался от выпадавших на мою долю благ. Постепенно я выбрался из опутавших меня за восемь лет сетей и начал запутываться в новые. Перемены благотворно отразились и на моем сне. Не было никакой луны, и вечерами по стенам уже не ползали морские чудовища и насекомые. Я был бодр и как никогда работоспособен. По воскресеньям мы вместе с детьми отправлялись в далекие прогулки — мимо виноградников до самого монастыря. Я уже ловил себя на том, что думаю о здоровье, о диете. Жизнь шла своим чередом. Елену хвалили в суде, девочек — в школе. Постепенно я забыл обо всем, что когда-то так меня мучило. Кошмар кончился: я словно бы впервые увидел окружавших меня людей, чувствовал, что быстро мужаю. Елена слегка пополнела. Однажды она решилась и заявила мне, что с моей стороны нехорошо пропадать целыми ночами и что это ей надоело. Ночами? Где бы я ни был, ночевать я всегда возвращался домой. Пусть записывает, если хочет. Елена стала раздражительной, жаловалась на бессонницу. Странно. Я посоветовал ей обратиться к доктору Рашкову — безрезультатно. На тумбочке громоздились голубые и зеленые таблетки — швейцарские, немецкие, — добытые за валюту, через знакомых.

Может, она просто устала, думал я. А может, чувствует, что в нашей жизни чего-то не хватает. Чего? Я и сам этого толком не знал. Нет, знал! Я не слишком долго сердился на нее за отказ переехать в окружной центр. Наоборот, даже сам старался найти оправдание ее упрямству. Но все время жестоко, словно бы со стороны, наблюдал за ней. По какому праву? — спрашивал я себя. Неблагодарный, эгоист. Ты даешь ей несравненно меньше, чем она тебе. Неужели в каждой семье вот так же преступно растрачивается нежность? Или я просто-напросто отвратительное исключение? Но тогда — выдержит ли Елена?

Я не спал. Мыши шуршали на чердаке, за стенами. Казалось, стоит мне забыться сном, как стена треснет и все эти лапки с острыми коготками побегут по моему лицу. Я уже чувствовал, как они царапают мою кожу, ощущал отвратительное прикосновение хвостов, мягких животиков… И тут впервые донеслись до меня те глухие звуки. Елена? Плачет? Или просто бормочет во сне?

Я даже не попытался встать. Повернулся к степе и вновь отдался преследованию неуловимых мышиных стай.

За завтраком я пытался обнаружить на ее лице следы ночного бреда и бессонницы. Но ничего не сказал. Елена тоже молчала. Молчание это странно замкнуло ее красиво изогнутые губы. Не хочет говорить, и не надо, подумал я. Навязываться не стану. Мало, что ли, запутанных человеческих историй ждут моего внимания, моего решения? Тут уж мне никто не поможет.

Я решил принять душ, освежиться. Девочки, услышав, что в ванной зашумела вода, схватили полотенца и кинулись к дверям.

— Хватит, вылезай! — кричали они.

— Вымокнешь, утонешь, вылезай, хватит!

Перевод Л. Лихачевой.

Васил Попов БРАТЬЯ

© Васил Попов, 1980, c/o Jusautor, Sofia.

— Пойдем отсюда, — сердито прохрипел Горан; он задыхался в этом гостиничном холле, битком набитом иностранцами. — Я-то думал, встретимся, посидим в холодке, поговорим, а тут сумасшедший дом какой-то.

Как из бани, выскочили они на улицу. Перед ними, разомлев от жары, лежал родной город, давно уже покинутый обоими. Громадные новые здания, новая площадь, множество людей — в глазах зарябило.

— Ладно, — сухо сказал Игнат. — Пошли теперь со мной. Тут нам все равно не найти места.

Братья уселись в голубую, слегка запыленную машину Игната, оставленную в боковой улочке под давно отцветшими необобранными липами. Обтянутые синтетикой сиденья, нагретый металл кузова тотчас вызвали у Горана прилив пота, а с ним и досады. Игнату что — сухой, костистый, у него и потеть-то нечему. По глухим окраинным улочкам машина выбралась из города. Впереди высились горы. Оба молчали. Грузный, с лохматыми бровями, Горан курил, задыхаясь в своем темно-синем липнущем к телу костюме. Полуразвязанный галстук давил шею. Игнату же, видно, ничуть не мешал подпиравший кадык тугой аккуратный узел, его поношенный бежевый костюм был чист и словно только что отутюжен. Горан покосился на ноги брата — черные ботинки, на два номера меньше, чем у него, блестят, будто начищены минуту назад. Боже мой, ведь они встретились здесь ради дома! Дом, родной, уютный, старый, перед ним две липы — сладостное, как виноградный сок, стихотворение всплыло из далекого детства, их общего дома, в котором росли они, сыновья бай Йордана, сапожника. Того самого дома, где сначала полицейские подстерегали ушедшего к партизанам Горана, а потом милиционеры — Игната и где мать их, Данка, дрожала за обоих — в разное время, но всегда с одинаково бьющимся сердцем.