«Дней минувших анекдоты...» - [17]

Семью в своих руках держала.

Соседей приводя в испуг.

Со старшими пришла их смена:

Григри, и Кока, и Люси,

Володя, Женечка, Елена…

Всех перечислить не проси.

Мужья здесь были чудных дочек:

Оганов, Саша, Исико.

О них писалось много строчек,

Их знали даже далеко,

Итак, вернувшись из Берлина

В свой двухэтажный особняк,

Зажил без горестей и сплина

Тифлисский знатный мокалак.

Хоть он и не имел работы.

Но покупал жене бижу.

Конечно, были и заботы,

О них я ниже расскажу.

Он думал о продленье рода,

Родил еще двух сыновей.

В обоих чувствовалась порода —

Шумливей не было детей,

Девицу Настю в дом призвали,

С оплатой в 25 рублей.

Вся жизнь была как в высшем свете.

Какой тут может быть вопрос?

Заботился об этикете

Армянский мажордом Петрос.

А чтобы с улицы плебеи

Не заслоняли бы небес,

Одетый, правда не в ливрею,

В дверях стоял портье Нерсес.

Хотя балов и не давали,

Но без людей дом не пустел,

А чтобы гости не скучали,

Хозяин им романсы пел.

Об «un jeune homme gui vient se pendre

Боюсь неверно написал,

Про девушку au coeur si tendre»,

Я в детстве сам его слыхал.

В Коджорах проводили лето,

И ежедневно, в любой час

С балкона было слышно это:

«Я пики, черви, а я пасс».

Ну, словом, жизнь была, как сладость,

Кругом любовь, от всех почет,

Детишки им росли на радость,

А в банке рос текущий счет…

Но все исчезло безвозвратно:

И дом, и счет, портье Нерсес.

Я думаю, что всем понятно,

Что время истекло чудес.

На этом я кончаю сагу.

Не время отвлекаться вам,

К чему мне зря марать бумагу,

Дальнейшее ты вспомнишь сам.

Из событий моего детства я хорошо помню одно, чрезвычайно взволновавшее нашу семью. Мне тогда было лет пять. Отец поставил детей на колени и вместе с нами начал молиться. В это время, как после смерти Дубровского из повести Пушкина, по квартире расхаживали какие-то злые люди, существующие при всех социальных режимах «шабашкины», и вешали сургучные печати на мебель и картины.

Отец мой, как я уже говорил, унаследовал от деда огромное по тем временам состояние. Он был восьмым ребенком. Бездетный брат моего отца Константин был старше его на шестнадцать лет и получил в наследство «лишь» родовое имение в Хидистави и 200 000 рублей. За каждой из дочерей было дано приданого 20 000 рублей. Наконец, у статского советника Михаила Егоровича Алиханова родился еще один сын — мой будущий отец, которого нарекли Иваном, и возложили на него все династические надежды. После смерти деда мой отец получил наследство, в акциях и других активах оцениваемое в 2 миллиона, барский дом в самом фешенебельном районе города Сололаки.

Таким образом, мой отец стал блестящим женихом, в него была влюблена красавица Надя, дочь миллионера Манташева (она даже родила от отца сына — дауна). Но все расстроилось. В Тифлис приехала оперетта. Отец влюбился в «певичку» (так ее презрительно именовали в семье) еврейку Поличку и женился на ней.

Все члены «клана» Алихановых объявили моему будущему отцу бойкот. Когда через год первая жена моего отца Поличка умерла от черной оспы, никто из родственников не пришел с ней проститься. Отец, рассерженный на всех, уехал за границу, где пробыл 8 лет, путешествуя, развлекаясь и играя в нарды, как только для этого представлялась возможность. Во всяком случае, на сохранившихся от тех лет фотографиях, отец мой неизменно снят либо за нардным столиком, либо держащим складные нарды под мышкой.

Однажды, проживая в пансионате в Германии, он решил поухаживать за красавицей, 18-летней горничной, этакой Гретхен, высокого роста, с пепельного оттенка волнистыми волосами, пышной прической и фигурой. При ближайшем знакомстве горничная оказалась дочерью директора школы в городке Гермсдорф, которая завершала свое образование по принятому в их кругу обычаю. После школы, изучения французского и игры на фортепиано немецкой девушке следовало поработать на ферме — изучить хозяйство, затем послужить в пансионате, обслуживать постояльцев и гостей, овладеть сервировкой. Система образования была направлена на то, чтобы немецкая мама была полностью готова к любым жизненным перипетиям. А жизнь девушки, по немецкой традиции, прослеживалась и планировалась от начала и до конца сразу же после рождения.

После окончания годичной практики в пансионате, ее ждал жених Ганс, с которым они по воскресеньям совершали прогулки. Если моя будущая мама (а это была она) забывала взять с собой бутерброд, то Ганс выражал по этому поводу сожаление и съедал свой бутерброд сам.

Мой отец, к тому времени уже много лет живший в Европе, среди чопорных гостей пансионата получил прозвище Dummer Russe — «сумасшедший русский». На удивление всему табльдоту, приевшись немецкой кухней, мой отец в красной косоворотке жарил в саду пансионата шашлыки.

Расчетливых немцев, в частности свою будущую жену и ее мать, мой отец поразил широтой жестов, драгоценными подарками, букетами цветов, предупредительностью и вниманием к малейшим пожеланиям. Наконец на спектакле в берлинском оперном театре в первом ряду мой будущий папа стал на колени, чем окончательно покорил свою любимую, и она согласилась стать его женой (фото 31).

Получив согласие, мой отец, наученный горьким опытом (сначала певичка, а потом горничная), сначала фиктивно выдал свою невесту замуж за разорившегося барона фон Гонопа, затем развел их, а только потом сам женился — но уже на баронессе. (Таким образом, фиктивные браки, которые уже в наше время совершались ради «московской прописки», практиковались еще в 19-м веке — но из-за благородного происхождения.)