Дневники. Я могу объяснить многое - [14]

Забегая немного вперед, скажу, что, когда телефонная станция была достроена и запущена, для меня не нашлось места в Американской телефонной компании и мне пришлось уехать в Париж. Но я не сильно расстраивался по этому поводу, потому что после болезни изменилось мое отношение к Будапешту. Город, ранее бывший для меня интересным, стал меня раздражать – и с каждым днем раздражал все больше и больше. Возможно, этому поспособствовала гнусная зима того года, в которую то теплело, то холодало. Постоянная смена температур действовала на меня угнетающе. Погруженный в свои мысли, я забывал выглянуть в окно для того, чтобы узнать, какая сегодня погода, и потому выходил из дома одетым не так как надо – то слишком тепло, то легче, чем было нужно. В результате этого меня в ту зиму постоянно преследовала простуда, но работать мне она не мешала. По сравнению с моей болезнью простуда была пустяком, досадным раздражающим, но все же пустяком.

Телефонный усилитель, как принято говорить в Соединенных Штатах, создал мне репутацию. Весть о нем быстро распространилась по всей Европе. Из Гейдельберга в Будапешт, для того чтобы познакомиться со мной, приехал профессор Квинке[41]. Он занимался различными направлениями физики, в том числе и акустикой. Квинке предложил мне работать в его лаборатории, но я отказался от этого предложения. Акустика, как таковая, никогда не привлекала меня. Я интересовался электротехникой, и я сочетал науку с практикой, мне хотелось изобретать, делать то, что можно потрогать руками, а Квинке был больше теоретиком, нежели практиком. Я читал его статьи в «Анналах»[42].

Изобретать! Изобретать! Изобретать! Вот чего я хотел! Все-таки я больше практик, нежели теоретик. «Чистая» теория не привлекает меня. Мне непременно нужно воплотить ее на практике. Если бы я занимался одной только теорией, то быстро бы забросил это дело. Теория – инструмент, а практика, то есть изобретения, цель и смысл моей жизни. Для меня нет большего удовольствия, чем создавать нечто новое на пользу людям. Для кого-то важно первым получить патент, а для меня важнее всего видеть, что мое изобретение широко используется, что оно нужно человечеству. Деньги никогда не были моим стимулом. Они интересовали меня только как средство для удовлетворения насущных потребностей и как средство для продолжения моих изысканий. Я не люблю думать о деньгах. Наука, изобретательство – вот, что меня занимает. Когда кто-то финансирует мои исследования, я чувствую себя по-настоящему счастливым, потому что могу всецело отдаться любимому делу, могу заниматься важным, не отвлекаясь на мелочи. Я часто жалею о том, что в свое время предпочел Соединенные Штаты России. Тогда между этими странами не было принципиальной разницы, но сейчас Советский Союз кардинально отличается от всего остального мира. В газетах его поливают грязью, но те, кто побывал там, рассказывают невероятные вещи. Меня же больше всего привлекает советская научная система. Ученым создают условия. Их обеспечивают всем необходимым. Им платят зарплату. Их умы свободны от житейских забот. Они заняты только своим делом и больше ничем. Им не приходится опасаться того, что в любой момент денежный поток может иссякнуть. Когда тебя финансирует государство, социалистическое государство, а не какой-то богач, который может в любой момент передумать, – это надежно. Часто думаю о том, что если бы я был лет на 15–20 моложе, то уехал бы в Советский Союз. У меня была такая возможность, она есть и сейчас, но я слишком стар для таких кардинальных перемен в своей жизни, и, кроме того, я не могу оставить начатую работу, которая может стать моим самым главным свершением. Сейчас моя жизнь отчасти похожа на жизнь ученых в Советском Союзе. Но только отчасти. Мои нынешние исследования финансирует государство, но я не очень-то спокоен, потому что желаемой независимости, нужной мне независимости, у меня нет. Вэн пытается диктовать мне, в каком направлении я должен работать. Он не понимает или не хочет понимать, что в нашем деле нельзя делать скачки, надо двигаться размеренным шагом. Ему не терпится как можно скорее начать эксперименты. Он мечтает о том, чтобы перенести из Бостона в Сан-Франциско какой-нибудь военный корабль. Его можно понять – эксперименты, тем более эксперименты такого масштаба, всегда эффектны. Но что толку мечтать о переносе целого корабля, притом с людьми, когда мы еще и спичку не переместили на один метр? Нам предстоит произвести огромный объем работ, прежде чем мы переместим хотя бы спичку. Но Вэну не терпится произвести впечатление на Военное министерство. Ему хочется масштабов – давайте сделаем большую мощную установку вместо маленькой, ведь деньги у нас есть и т. д. Я уже говорил ему, что он часто напоминает мне Эдисона. Тот тоже любил эксперименты и не любил думать. Я привел ему в пример свой громкоговоритель. До меня не раз пытались усилить передачу звука с помощью мощных магнитов, но располагали их неправильно. В этом была ошибка. Я же сначала всесторонне обдумал проблему, а затем расположил магниты правильно и убедился, что мой громкоговоритель работает. Я не ставил эксперименты, меняя магниты то так, то этак. Я подумал и пришел к верному решению. В наших нынешних экспериментах главной проблемой является не перемещение предметов с помощью электромагнитных полей как таковое, а его точность и безопасность. В результате проделанной мыслительной работы я совершенно уверен, что такое перемещение возможно. Если следовать принципу: «Давай покажем им, что это возможно», то демонстрацию эксперимента можно подготовить за 5–6 месяцев. Но что толку демонстрировать «сырой» эксперимент? Для того чтобы произвести эффект? Но мы же не иллюзионисты, а ученые. Какой толк в том, чтобы взять отправить предмет неизвестно куда без возможности вернуть его обратно? Это не в моем стиле. Стиль Теслы – это всесторонне обдуманный и безукоризненно подготовленный эксперимент. Я понимаю Вэна. Он боится, что я в любой момент могу умереть, и торопится продемонстрировать какие-то достижения, пускай и весьма сомнительные, пока я жив, чтобы, как выражаются старатели, «застолбить участок». Вэн не признается, но я уверен, что подобные исследования ведутся еще кем-то. Подозреваю, что под руководством Джонсона