Дневники русских писателей XIX века: исследование - [57]

Второй речевой жанр, заметки («Schizzi»), имеет иную направленность. По форме они напоминают жанр афоризмов или максим. В них повествовательная стихия уступает игре смыслов, а выразительное начало преобладает над изобразительным. Несмотря на свой обобщенный характер, они отражают – непрямо, опосредованно – ту сторону жизни писателя, которая с наступлением творческой зрелости ушла со страниц основной части дневника. «Заметки» заменяют психологические штудии юного Дружинина, являясь сгустками жизненных наблюдений.

Третий стилистический слой – художественные наброски – также органически вписывается в текст хроники. Творческие замыслы входят в состав дневника как атрибуты писательского профессионализма Дружинина. Планы и фрагменты незавершенных произведений являются не автономными речевыми образованиями, а развернутым изложением той работы, которую писатель выполнял в течение данного дня или ряда дней. Нередко, как, например, в записи под 18–19 июня 1853 г., они сопровождаются бытовым комментарием, усиливающим иллюзию органичности, связанности их с текстом обычных записей (после изложения плана драмы: «Не правда ли, пьеска именно по средствам и галантности <актеров> гг. Иевлева, Семихатова, Григорьева и Прусакова <…> Герцога бы покойному Каратыгину, вот вышел бы хлыщ!», с. 188).

Многослойность стилевой структуры придает дневнику особую выразительность и динамику. Чередование разных речевых жанров создает красочную картину мира и жизни автора.

В дневниковом жанре Дружинин был человеком традиции. Всю жизнь он описывал в своем журнале меняющийся облик человека, точнее – самого себя. Но мир в его хронике оставался неизменным. Эпоха 60-х годов, внесшая сумятицу в жизнь страны и умы миллионов людей, не могла найти места на страницах дневника Дружинина. Стремительно, на глазах преобразующийся мир не соответствовал устоявшимся представлениям писателя о жанре и противоречил выработанной манере ведения записей. «Увы! Вот как он ведется, мой бедный дневник, в то самое время, когда событий так много, – жаловался Дружинин в 1857 г., – когда новые лица выходят на сцену десятками и все вокруг меня кипит и волнуется! Одно дело идет вперед, другое готовится, третье обрывается, четвертое зарождается в голове, а я ни о чем не упоминаю» (с. 401).

В отличие от тех авторов, которые сумели приспособиться к новым обстоятельствам и в соответствии с «духом времени» внесли изменения в способы ведения своих записок (В.А. Муханов, A.B. Никитенко, отчасти даже И.М. Снегирев), Дружинин принадлежал к разряду летописцев, которые не смогли (а скорее – не хотели) под давлением времени что-либо менять и предпочли реформе молчание.

Далекий от общественности в широком понимании этого слова, Дружинин всегда и во всем оставался «частным» лицом (не берем в расчет его работу в Литературном фонде, поскольку это чисто писательское объединение, и функция в нем Дружинина аналогична редактированию «Библиотеки для чтения»). Шумная публичная жизнь была чужда его складу, а люди общественного темперамента вызывали у него скрытую неприязнь (Чернышевский). Умеренный либерал по политическим убеждениям, Дружинин оставался консерватором в образе жизни и формах общественного поведения. Поэтому дневник в его творчестве исчерпал себя к тому времени, когда в целом этот жанр находился на подъеме, а дал литературе новые оригинальные образцы.

Николай Гаврилович ЧЕРНЫШЕВСКИЙ

Первое литературное произведение Н.Г. Чернышевского[43] менее всего принадлежит литературе, а скорее является элементом душевной жизни, журналом психологических самонаблюдений и шкалой духовного роста, на которой регулярно делаются отметки, фиксирующие его увеличение. Литературный способ самонаблюдений служит лишь средством для автора, в такой же мере, как обычное письмо является средством передачи определенной информации. Но это – для автора.

С точки зрения жанровой классификации, истории и теории дневниковой прозы дневник Чернышевского является классическим образцом процесса индивидуации, и не отражением, а составной частью этого явления. Литературная форма в таком случае становится необходимой, так как устанавливает логические связи между стихийными и неподвластными рациональному контролю душевными импульсами.

Функционально дневник Чернышевского стоит в одном ряду с ранними дневниками В. Жуковского, Н. Тургенева, Л. Толстого, Н. Добролюбова и других авторов, у которых период формирования личности проходил в условиях рефлективно-аналитической активности. Стремление повлиять на душевные процессы, придать им желаемую направленность, исправить «негативные» тенденции в формирующемся характере – все это было свойственно юношескому возрасту с его интенсивными этическими исканиями и борьбой с неподконтрольными воле психофизиологическими процессами.

На этой стадии развития у значительной части юношества пробуждается потребность придать хаотическому движению души и тела некоторую упорядоченность, локализовать сильнейшие внутренние импульсы посредством языка. Слову в таких случаях придается магическое значение, и, надо признать, не без оснований. Как сгусток мысли и функции я-сознания слово на стадии индивидуации оказывается регулятором душевных движений, а порой и тормозом внутренних конфликтов. Массовое увлечение дневниками в юношеском возрасте подтверждает гипотезу о психотерапевтической функции этого способа самоосуществления.