Дневники обреченных - [10]

— Ты говоришь о боязни, вдруг, стать «никем»? Милый, милый мой, но ведь раньше ты совсем ничего не боялся! Ты ведь такой же — я же вижу! Ты так сгоришь, съешь себя изнутри! Я боюсь тебя потерять!

— Да если что…, девочка моя, даже если со мной что-то случится, ты будешь иметь все, что захочешь…

— Мне не нужно все, мне достаточно тебя, я даже согласна переехать в нашу старую однокомнатную квартиру, кушать те же макароны с сосисками…, или без них… Мне страшно, когда ты такой…

— Ну что же делать…

— Я не понимаю, чего именно ты боишься, и тем более почему! Ты же не преступник, ты такой хороший, добрый, вон шутишь как…, «думским пацаном» себя называешь — это так мило…

— Не говори об этом! Я уже забыл, кто я был десять лет назад. Сегодня!.. Я только чувствую, кто я сегодня, и не знаю, кем проснусь завтра! Господи! Как же хорошо, что вы у меня есть!.. — Кирилл, успокоившись, смог, наконец улыбнуться краешком рта. Оба мальчугана на четвереньках сразу бросились к нему в объятья, в которых он не просто утонул, но отдался полностью, даже забыв о нахлынувших за этот день переживаний.

Через секунду к затеявшейся шутейной борьбе присоединилась и мама, возня, становясь все шумнее, а восклицания все веселее. Выдохнувшись глава семьи сдался на милость победителей, о чем возгласил, поднимая руки вверх, предлагая аннексии и контрибуции любых размеров — быстро сошлись на походе завтра в аквапарк.

Детки ушли в свои спальни, взрослая же опустела, разрядившийся тишиной воздух, превращаясь почти в вакуум, вытянувший из сердца Буслаева маленький кусочек оголенной совести. Мужчина зажмурился, сжал губы и с силой выдохнул.

— Кирюшик, что с тобой, ты как спрессованный бетон… Дорогой, ты должен знать — нам: мне и мальчикам, не важно, какой пост ты занимаешь. Мы, конечно, очень гордимся тобой, но ничего страшного, если ты покинешь все это и…, к примеру, мы уедем в деревню…

— Я знаю, знаю, девочка, что ты…, что тебе важен я, а ни то, чем я владею, что могу…, это бесценно! Но я сам не могу так же думать…, и это жжет изнутри! Ну почему вот у коллег ни так?! Вот как так может быть?! Вот смотрю на тебя и думаю: какие же другие бабы дуры, только тряпки, цацки, путешествия…, понты да понты, но ни мужей, ни жен их ничего не трогает!

— Ну ты же любишь меня, нас, у тебя совесть, нравственность, ты же добрый…

— Какой я к чертям собачим добрый?! Впрочем… нет… Я все правильно сделал, что этого грузина осадил! Нефиг ему так высоко сидеть — совсем оборзели! Дальше своего академического носа ничего не видят. Указывать он мне еще будет!.. — Тот самый совестливый порыв его доброго начала, начавший его было стыдить, появившимися сомнеиями только что втертый в глубь сознания, исчез, уступив место всплеску гнева:

— Вселенский опыт! Академики! Светила всего мира! Да с. ть мне на эту заграницу! Что они понимают в российских закоулках нравственности, морали, духовности?! Со своей толерантностью скоро своих граждан смешают с гов. м беженцев! У этих заокеанских уродов уже дети трансвеститами становятся, а однополые браки пропагандируются с первого класса! Что он, этот грузин в нашем менталитете понимает?! Да нам может нравится, когда о нас князья да цари ноги вытирают! Да пусть все эти душевно больные и маньяки сдохнут, я еще и помогу! У нас их в принципе нет больных — мы самая здоровая нация! Мы! Россияне!

— Кирюша, может быть водочки?

— А?!

— Может быть, ты что-нибудь хочешь, милый мой?

— Лучше коньячка…

Воистину бесценна для мужчины женщина, умеющая тушить любой пожар в голове или сердце возлюбленного, знающая, как создать уютность и комфорт домашнего очага, создать не только для себя и него атмосферу семейного счастья, но и убедить в этом общественность:

— Вот, любовь моя — как ты любишь, с лимончиком…

— Ааа…, какая же ты у меня умничка!

— «Буслайчик» мой, а ты смотрел журнальчик, который я тебе присылала днем…

— Это где мы с тобой названы самой любящей парой и самой счастливой семьей?

— Дааа… Мне кажется, нам будут завидовать…, ну тебе завидовать особенно нечего — я еще тот подарочек, а вот мне — непременно! Иии… ты не волнуйся только, я ведь знаю, как ты переживаешь из-за нашего секса, но нет и нет…, главное что ты рядышком… — Последнего муж уже не слышал. Нина осторожно подняла с одеяла маленький серебряный подносик с пустыми рюмочкой и блюдцем, поставила его на тумбочку и, выпрямившись, посмотрела на поджавшего, совсем по-детски, колени к груди и подложившего обе ладони под щеку, любимого ею человека: «Как он изменился за последние несколько лет. Тот мир поглощает его все больше и больше, подступаясь уже и к нашему дому. Господи! Не дай этому миру, этому злу подобраться к детским спальням, к нашей, не дай переступить порог! Господи! Пусть случится, что-нибудь, что бы все это прекратилось, может быть вернулось к прежнему — какие же эти были счастливые годы! Как же я за него переживаю и боюсь! Мне даже кажется, что он начал, как-то по-другому думать, мысли его теряют стройность, гнев, перебивающий логику, мгновенно овладевает им… И он боится! Он никогда ничего и никого не боялся! А сейчас…, я не понимаю, что он говорил, чего боится, каким не хочет стать, что значит «как это быдло»? Кто у них там в госдуме «быдло»…, кажется депутаты все такие приличные… Господи милостивый, помоги мне понять его и разобраться чем я могу ему помочь!.. Мне показалось…, в этой программе, будто я видела не своего мужа — вместо него был какой-то ужасный человек, я видела, дети тоже испугались, неужели он так изменился?! Что сделало его таким? Власть?! Деньги?! Господи мой, я же люблю прежнего…, как мне переложить все мои чувства на сегодняшнего? Когда он становится не собой, у меня вырастает «рог противоречия», я не могу согласиться с тем, что он говорит, но не могу и противоречить, я теряюсь, я боюсь, а он не понимает, хотя я и говорю об этом!