Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - [131]

. Пытаясь деморализовать те подразделения, которые остались в Царском Селе, в последние дни в Петрограде был пущен ложный слух о том, что казаки царского конвоя дезертировали. Но это было далеко не так. Когда 4 марта Александре наконец удалось установить связь с Николаем, одним из первых, кто узнал об этом от нее, был Виктор Зборовский. Ей хотелось, чтобы он был уверен: несмотря на вредные слухи, она нисколько не сомневалась в преданности конвоя, и они с Николаем «были правы, считая казаков нашими верными друзьями». Она также попросила его, как и Маркова до этого, передать офицерам конвоя, чтобы они сняли все знаки отличия своего подразделения с императорской символикой. «Сделайте это для меня, — настаивала она, — в противном случае меня опять обвинят во всем, и в результате могут пострадать дети»[1170]. Когда Зборовский передал эту просьбу, казакам конвоя тяжело было выполнять данное распоряжение. Для них снять свои знаки отличия было позором. Некоторые плакали и отказывались подчиниться. «Что за Россия без царя?» — вопрошали они[1171]. Казаков конвоя было не так‑то просто заставить поступиться своей честью, они были готовы защищать ее даже ценой смерти.

5 марта принцесса Елена попыталась дозвониться Александре, но обнаружила, что телефонная связь с дворцом была прервана. Телефонной связи не было, железнодорожное сообщение до Царского Села было нарушено, запасы продовольствия и дров во дворце таяли. Не было ни электричества, ни водопровода, домашняя прислуга разбежалась, а толпы просто любопытствующих и более воинственно настроенных зевак собирались за воротами дворца. Ситуация становилась все более опасной для Александры и детей: «Лишь завеса штыков отделяла императорскую семью от остального мира»[1172]. Лили Ден заметила, что Александра теперь иногда курила сигареты, чтобы снять напряжение. Валентина Чеботарева в госпитале во флигеле увидела в газете новость об отречении только 5 марта. «В госпитале тихо, как в могиле, — отметила она. — Все потрясены, подавлены. Вера Игнатьевна {Гедройц} рыдала как беспомощный ребенок. Мы на самом деле ждали, что будет конституционная монархия, и вдруг трон передают народу. В будущем — республика»[1173].

Александра теперь настаивала, что все в ее окружении имели право покинуть дворец, если они того пожелают. Но даже Лили Ден отказалась оставить ее, настаивая на том, что она не сделает этого, «несмотря ни на что»[1174]. Она боялась, что больше никогда не увидит ни своего сына Тити, ни мужа, который был далеко с военной миссией в Англии, но твердо решила не покидать императрицу. Иза Буксгевден, Настенька Гендрикова и Трина Шнейдер, а также неотлучно находившийся рядом доктор Боткин, граф и графиня Бенкендорф — все также сплотились вокруг нее. Анна Вырубова все еще лежала больная в другом крыле дворца, но оказывала императрице очень важную для нее в это время моральную поддержку, как и Елизавета Нарышкина, которой удалось наконец вернуться в Царское Село из Петрограда. «Ах, такое душевное смятение! — написала она об их воссоединении. — Я была с императрицей: спокойная, очень милая, большая душевная щедрость. Мне стало вдруг ясно, что она не совсем понимает: то, что произошло, уже нельзя исправить. Она сказала мне: «Бог сильнее людей». Все они пережили крайнюю опасность, а теперь все так, как будто порядок восстановлен. Она не понимает, что все ошибки имеют свои последствия, и особенно ее ошибки… Состояние больных детей по‑прежнему серьезное»[1175].

Где‑то в районе 7 марта Александра по настоянию Лили Ден с сожалением приняла решение начать систематически уничтожать все свои письма и дневники[1176]. Лили волновалась, что, попав в чужие руки, эти документы будут неправильно истолкованы или, что еще хуже, будут признаны свидетельством государственной измены и использованы против нее и Николая. И в течение всей следующей недели обе женщины сидели вместе и день за днем в гостиной девочек вынимали большие кипы писем из огромного дубового шкафа, в котором Александра хранила их, и жгли их в камине. Все самые заветные письма Александре от бабушки королевы Виктории, ее брата Эрни и многих других родственников были безжалостно преданы огню, но, несомненно, труднее всего было расстаться с сотнями писем, которые она получила от Ники со дня их помолвки в 1894 году. Иногда Александра останавливалась, чтобы прочитать строки из них, прежде чем бросить письма в огонь, и плакала. Было там и множество ее дневников, с атласными обложками, еще детских времен, и более поздние, в кожаных переплетах. Эти дневники она продолжала вести даже сейчас[1177]. Все было безжалостно превращено в пепел, за одним исключением: письма Ники к ней из Ставки в годы войны, которые Александра намерена была сохранить как доказательство, если таковое потребуется, их вечной преданности России[1178]. Но в четверг 9 марта одна из горничных Александры вошла к ним и «умоляла нас прекратить», как вспоминала Лили. Полусгоревшие обугленные листы бумаги уносились в трубу и оседали на землю снаружи, где некоторые из военных стали собирать и читать их