Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - [109]

«Золотой мой Папа!

Поздравляю Тебя с победой. Были мы сегодня в поезде Алексея. Видели много раненых. По дороге умерло трое — два офицера… Довольно серьезные раны, так что, может быть, через 2 дня еще один солдат умрет; они стонали. Потом мы поехали в Дворцовый госпиталь большой; Мама и сестры перевязывали, а я и Мария ходили ко всем раненым, с каждым говорили, один мне показал очень большой осколок от шрапнели, вынули ему из ноги, и тяжелый кусок. Все говорили, что хотят вернуться отплатить врагу!»[925]

Множество писем, отправленных сестрами любимому отцу в Главный штаб русской армии, были полны поцелуев и нарисованных крестиков‑оберегов. Николай получал иногда даже по нескольку писем в день, поскольку все четыре дочери и их мать регулярно писали ему с неизменной преданностью. Многое из того, что писали отцу дочери, лишь весьма лаконично повторяло то, что сама Александра излагала мужу в длинных бессвязных посланиях. Девушки очень сильно скучали по отцу в его отсутствие. «Будущий раз непременно возьми меня, — писала Мария ему 21 сентября, — а не то я сама впрыгну в поезд, потому что мне без тебя очень скучно». «Не хочу идти спать, вот еще! Я хочу быть там, где ты, где бы ты ни был, ведь я не знаю, где это», — вторила сестре Анастасия двумя днями позднее[926]. Почерк у Ольги и Татьяны заметно изменился из‑за большого объема работы, и их письма к отцу зачастую были теперь довольно короткими. Но творческая натура Анастасии с лихвой восполняла эти пробелы. Ее яркая индивидуальность рождала причудливые шутливые обращения: «Твоя преданная раба, 13‑летняя Настася». То она взахлеб начинала рассказывать ему об одном, то вдруг переходила к описаниям чего‑то совершенно другого. Должно быть, ее письма были приятным развлечением для Николая в эти долгие недели вдали от своей семьи. Анастасия с упоением высмеивала в своих письмах растущую привязанность Марии к Николаю Деменкову, офицеру гвардейского экипажа, и подтрунивала над круглолицым ухажером сестры, называя его «жирный Деменков». Сама Мария радостно признавалась отцу в своей нежной привязанности к «моему душке Деменькову» {sic}, так как Колю обожала вся царская семья[927].

Однажды в разговоре с Анной Вырубовой Александра заметила: «У большинства русских девушек, кажется, в головах нет ничего, кроме мыслей об офицерах». Но она, видимо, совершенно не принимала всерьез того, что происходило прямо у нее перед носом[928]. В 1914 году она еще называла своих дочерей «мои маленькие девчушки» в письмах к мужу, в то время как все они уже быстро превращались в молодых девушек, проявлявших интерес к противоположному полу. То, что казалось ей безобидной привязанностью ее старших дочерей, теперь перерастало в послеполуденные свидания и волнующие беседы, которые они вели, сидя на кроватях «наших». Первыми пассиями Ольги были армянин Николай Карангозов, корнет лейб‑гвардии, и «ужасно привлекательный, темненький» Давид Иедигаров, мусульманин из Тифлиса, ротмистр 17‑го полка нижегородских драгун, который поступил в госпиталь в середине октября. Он произвел на нее сильное впечатление, однако он был женат[929]. Иедигаров и Карангозов были первыми из нескольких смуглых удалых кавказцев‑офицеров, зачастую носивших великолепные гусарские усы, которые побывали в госпитале во флигеле во время войны.

Татьяна тем временем поддалась мальчишескому очарованию бритого штабс‑капитана Дмитрия Маламы, кубанского казака из ее собственного полка улан. Он был своего рода легендарной личностью после того, как геройски спас офицера из‑под артиллерийского огня. Всем сестрам очень понравился Малама, они считали его невероятно милым и добродушным. Один из пациентов, Иван Степанов, живо вспоминал «русого, с румяными щеками» молодого офицера, такого скромного и преданного своему полку. Его невероятно мучило, что он лежал в госпитале и «наслаждался жизнью», в то время как другие воевали[930]. Впервые Татьяна делала ему перевязку 26 сентября. Она невероятно гордилась своими уланами и днями сидела у кровати Маламы, болтая с ним или разглядывая фотокарточки в альбоме. В то же самое время ее сестра проводила ничуть не меньше времени с Карангозовым, так как оба лежали в одной палате. Часто по вечерам они пели, Ольга играла для них на фортепиано. Поэтому, по словам Степанова, их палата была самой шумной во флигеле[931]. Такие вечера становились яркими событиями в повседневной жизни Ольги и Татьяны. Но, как и Мария с Анастасией, они всегда были рады повидаться и со своими прежними друзьями‑военными, которые приезжали в командировки. Такими, как старый любимый Ольгин АКШ, который теперь служил в 1‑м эскадроне царского конвоя и был для нее таким же «милым», как и прежде; и его сослуживец, штабс‑капитан Виктор Зборовский, любимый партнер царя по теннису, явные признаки детской преданной любви к которому проявляла Анастасия.

Их жизнь становилась все более обыденной и в значительной степени ограниченной только Царским Селом. С фронта поступали неутешительные новости, и сестры, особенно Ольга, очень тревожились за отца. Но с офицерами конвоя они всегда чувствовали себя спокойно. Поскольку тети Ольги сейчас не было в столице (она работала сестрой милосердия в Ровно), Анна Вырубова стала приглашать четырех сестер вместе с этими офицерами к себе на чай в свой дом неподалеку от Александровского дворца. «В 4 мы пили чай у Ани с Зборовским и Ш{ведовым} душкой, — записала Ольга 12 октября. — Так рада, наконец увидались и уютно говорили». Татьяна была особенно рада, что в тот же день смогла поговорить по телефону с Дмитрием Маламой, который поручил Анне привезти Татьяне необычный подарок от него — «маленького французского бульдога… невероятно мил. Так рада»