Дневники Клеопатры. Восхождение царицы - [31]

Но разве это не ужасно? Разве не страшно, что дети, лежа у ног отца и предаваясь невинным играм (на первый взгляд счастливое семейство на отдыхе), размышляют о таких вещах? Увы, именно это и означало «быть Птолемеем»: в нашем роду все родственные и человеческие привязанности отступали перед властолюбием и амбициями. Разница между нами заключалась лишь в том, что одни ради власти пошли бы на любую подлость и злодеяние, тогда как для других существовали ограничения.

В тот памятный вечер Арсиноя возлежала, откинувшись на подушки, перебирала струны и что-то тихо напевала. Я не без удовольствия отметила, что голос у нее не так хорош, как игра. Светильники моргали, отец с мечтательным выражением лица подносил к губам очередную чашу с вином.

— Дай немного и мне, — неожиданно сказала я. — На твоем лице я вижу неземное блаженство; его источник и вправду должен быть ниспослан богами.

Слуга подал мне чашу, я пригубила вино, и оно действительно оказалось прекрасным — насыщенное, сладкое и золотистое.

— С Кипра, — пояснил царь. — Он издавна славен своими винами, что выдерживаются очень долго и не дают горечи. — Мрачная тень набежала на отцовское лицо. — Кипр. Наш утраченный Кипр!

Он потянулся к флейте, чтобы, как обычно, сыграть тоскливую мелодию, а потом удариться в слезы.

— Расскажи мне побольше о Кипре! — попросила я, вовсе не желая в очередной раз лицезреть жалостное представление. Именно эта отцовская черта не нравилась мне — не склонность к вину сама по себе, а пьяная слезливость. — Что произошло там между тобой и Катоном?

По дороге в Рим отец остановился на Кипре, где Катон производил опись бывшего имущества Птолемеев.

— Катон! Знаешь, как его называют в Риме? «Суровый пьяница». Как можно совместить одно с другим? — Отец рассмеялся дребезжащим пьяным смехом. — Римляне отобрали Кипр у моего брата! Просто забрали остров себе, и бедному брату пришлось выпить яд.

Слезы навернулись на его глаза.

— Но что же Катон? Какое он имеет к этому отношение?

— Они послали Катона, чтобы он произвел полную опись казны и тем самым завершил присоединение острова, сделав его частью провинции Киликия. Но страшно даже не это. Дело в том, что, когда я прибыл туда, Катон… Катон… Он принял меня, сидя на горшке!

Я ахнула. Мне было известно, что с отцом обращались не слишком почтительно, но о таком я и помыслить не могла. Как же низко должны пасть Птолемеи, если римский чиновник принимал царя, пусть и беглого, справляя нужду! Насколько широко известна эта история? Знают ли Габиний и Антоний?

— Запах был скверный, — добавил царь. — Очень скверный. Я думаю, Катон говорил правду — его желудок расстроен настолько, что слезть с горшка он просто не решался.

— Будь он проклят с его желудком! — внезапно воскликнула Арсиноя.

А нам казалось, что она не прислушивается.

— Да, — согласилась я. — Катон заслужил проклятие, и оно на него падет.

— У него есть враги, — промолвил отец. — Катон крайне консервативен. Он старается показать себя хранителем старого благородного римского духа, но время для таких настроений стремительно уходит. Цезарь смахнет его с доски, как я смахиваю эти шашки.

Отец неожиданно взмахнул рукой, сбив несколько костяшек на пол.

— Тот самый Юлий Цезарь, что перекупил наш долг у Рабирия? — уточнила я. — Когда он явится в Египет требовать денег?

— Никогда, — ответил отец, — если нам повезет. Он по уши завяз в Галлии, желая превратить ее в очередную римскую провинцию. Его считают величайшим полководцем со времен Александра, но наш покровитель Помпей с этим решительно не согласен. Нет, дитя, Цезарь явится сюда только в том случае, если сковырнет Помпея. А конец Помпея будет означать конец Египта. Так что будем молиться о том, чтобы Цезарь никогда сюда не пришел.

Он тихо икнул.

— Должно быть, Цезарь окружен врагами, — сказала Арсиноя. — С одной стороны Катон, с другой — Помпей.

— Так-то оно так, — кивнул отец. — Но он, похоже, сделан из железа, и ничто его не пугает. Цезарь полностью полагается на удачу и все время искушает ее. — Отец рассмеялся хриплым каркающим смехом. — Представьте себе: он сделал сестру Катона своей любовницей.

Мы все завизжали от смеха.

— Любовь — это оружие, — заметила Арсиноя, и я поняла, что у нее на уме: «С моей внешностью оружие у меня есть».

— Такое оружие мы, Птолемеи, никогда не пускали в ход, — заявил отец. — Это удивительно, если иметь в виду, что все другие виды оружия нами опробованы.

— Может быть, никто в нашем роду не был настолько привлекателен, чтобы внушить сильную страсть? — предположила я.

— Вздор! — отрезал отец.

Время шло, отец оставался у власти, поскольку римляне продолжали грызться между собой и им было не до Египта. Что касается нас, то помимо обычных повседневных дел нам приходилось участвовать в великом множестве публичных мероприятий.

Как-то раз александрийцы выразили желание посвятить нам новый парк с цветниками, аллеями, прудами и изваяниями, разбитый на окраине города. Как всегда в таких случаях, мы прибыли на церемонию в полном царском облачении и регалиях; мы казались живыми статуями среди каменных. Впрочем, мне уже минуло семнадцать и к любым ритуалам я привыкла.